Райский сад - [64]

Кровать была застелена на двоих, и Дэвид, поставив ведерко на пол, сказал:

— Мадам?

— Ну да, — подтвердила Марита. — Естественно.

Они лежали рядом. Ночь была ясная и прохладная, с моря дул легкий бриз.

— Я люблю тебя, Дэвид, — сказала Марита. — Теперь мне это ясно.

«Ясно, — подумал Дэвид. — Ясно. Ничего не ясно».

— До сегодняшнего дня, когда ты не мог остаться со мной до самого утра, я лежала одна и все думала, думала, и мне казалось, что тебе не понравится жена, которая не спит всю ночь напролет.

— И какой же ты будешь женой?

— Посмотрим. Сейчас я счастлива.

Ему казалось, что он долго не мог заснуть, но, вероятно, это ему только казалось: когда он проснулся, за окном уже занимался серый рассвет. Дэвид увидел рядом Мариту и почувствовал себя счастливым и сразу же вспомнил все, что произошло. Очень тихо, стараясь не разбудить Мариту, он встал с постели; она перевернулась на другой бок, и он поцеловал ее. Она улыбнулась, не открывая глаз, и сказала:

— Доброе утро, Дэвид.

— Спи, любовь моя.

— Хорошо.

Она свернулась клубком, словно маленький зверек. Дэвид смотрел на ее темную голову, на длинные темные блестящие ресницы, оттенявшие загорелые щеки, порозовевшие со сна, и думал: «Как же она красива!» Ее загар и невероятная гладкость кожи напоминали ему яванских женщин. Но главное, во сне она оставалась все той же Маритой, ее душа не блуждала где-то в потемках. За окном светлело, и краски на лице Мариты становились ярче. Дэвид покачал головой, перебросил вещи через левую руку и босиком вышел из комнаты навстречу новому утру. Каменные плиты террасы были еще мокрыми от росы.

В номере, где они жили с Кэтрин, он принял душ, побрился, отыскал свежую рубашку и шорты, оделся и окинул взглядом пустую спальню, где впервые утром не было Кэтрин. Потом вышел на кухню, нашел банку макрели «Капитан Кук» в белом вине, открыл ее, взял бутылку холодного пива «Туборг» и отправился со своей добычей в бар.

Он откупорил бутылку, сплющил крышечку, сдавив ее большим и указательным пальцами и, не увидев корзины для мусора, сунул в карман. Из открытой банки исходил пряный аромат маринованной макрели. Дэвид взял запотевшую бутылку и, отхлебнув холодного пива, поставил бутылку на стойку, достал из заднего кармана шортов письмо Кэтрин и перечитал его.

Дэвид, я вдруг поняла, что ты должен узнать, как это было ужасно. Еще хуже, чем сбить человека машиной, и не просто кого-нибудь, а ребенка. Глухой, тяжелый удар о крыло ил и даже легкий толчок, и все покатилось, как снежный ком, и вокруг собирается орущая толпа. Какая-нибудь француженка кричит: «Задавила!», даже если виноват был ребенок. Я понимаю, что я сделала, но теперь уже ничего не исправишь. Время невозможно повернуть вспять. Ужасно это сознавать, но так случилось.

Постараюсь быть краткой. Я вернусь, и мы все уладим наилучшим образом. На этот счет не беспокойся. Я телеграфирую тебе и напишу и вообще сделаю все, чтобы издать твою книгу, поэтому, если ты когда-нибудь ее допишешь, я постараюсь все устроить. Остальную твою работу мне пришлось сжечь. Хуже всего то, что я чувствовала себя правой, но об этом, я думаю, тебе не стоит говорить. Я не прошу у тебя прощения, но, пожалуйста, будь счастлив, и удачи тебе, а я постараюсь ус троить все как можно лучше.

Наследница не сделала ничего плохого ни мне, ни тебе, и я не держу на нее зла.

Я заканчиваю письмо не так, как мне хотелось бы, потому что эти слова прозвучали бы нелепо из моих уст и ты все равно не поверил бы, но я все же скажу их, потому что всегда вела себя грубо, бесцеремонно, а в последнее время, как мы оба знаем, и вовсе нелепо. Я люблю тебя, Дэвид, и буду любить всегда, и еще извини. Какое бесполезное слово.

Кэтрин.

Дочитав до конца, он перечитал письмо еще раз.

Он никогда не получал писем от Кэтрин, потому что с того момента, как они познакомились в баре отеля «Крийон» в Париже, и до того момента, как поженились в американской церкви на Хош-авеню, они виделись каждый день, и сейчас, перечитывая это первое ее письмо в третий раз, он обнаружил, что она по-прежнему способна его взволновать.

Он убрал письмо в карман и съел еще одну маленькую толстенькую рыбешку в ароматной заливке из белого вина и допил холодное пиво. Потом сходил за хлебом на кухню, чтобы собрать остатки соуса из банки, и прихватил еще одну бутылку пива. «Я попытаюсь сегодня поработать, — подумал он, — хотя ясно, что ничего не получится. Слишком много эмоций, слишком много душевных ран, слишком много всего, да еще измена, которая кажется самым правильным и простым решением и которая все равно остается изменой, и все это тяжело и жестоко, и от письма Кэтрин на сердце легла еще большая тяжесть».

«Отлично, Борн, — подумал он, открывая вторую бутылку, — не трать попусту время, размышляя о том, как плохи твои дела. Ты уже все понял. У тебя есть три варианта. Первый: попытаться вспомнить рассказы и написать их заново. Второй: написать новый рассказ. И третий: продолжить эту треклятую повесть. Соберись с мыслями и сделай выбор. Ты всегда рисковал, когда ставкой в игре была твоя жизнь. «Всякий умеющий говорить тебя предаст, — сказал тебе однажды отец. — Ни в ком нельзя быть уверенным». «Кроме тебя», — сказал ему Дэвид. «Нет, Дэвид, и во мне тоже. А вот на себя можешь как-нибудь и поставить, маленький паршивец с сердцем из стали». Он, очевидно, хотел сказать, что у него вовсе нет сердца, но в последний момент сжалился, и его лживый рот облек эту горькую мысль в более мягкую форму. А может, он и вправду хотел сказать только то, что сказал? Да и стоит ли думать об этом, накачавшись «Туборгом»?