И сам он весь какой-то нескладный, непропорциональный… знакомый. В эти глаза я всматривался не раз, и не два. В детстве они были голубыми, но с возрастом потемнели, приобретя чуть зеленоватый оттенок. Он растерянно щурится, потому что плохо видит. Минус два на оба глаза. Я говорил ему носить очки, но тот не слушается. Не хочет быть очкариком. Волосы каштановые, материнские и длинные. Стричься он никогда не любил. Не мог усидеть спокойно на одном месте, все время возился, будто у него шило в заднице. А полчаса в парикмахерской для него были равноценны пытке.
При этом он невероятно упорный и сильный мальчишка для своих тринадцати лет. Переубедить его – занятие бесперспективное и малоприятное. Он всегда знает, чего хочет и чего не хочет. Идет напролом с такой решительностью, с которой я никогда не ходил в атаку. Может, это гены, а может просто невыносимый характер.
Но все-таки, как же он вырос! Давно я его не видел. Еще пару лет и из угловатого гадкого утенка этот мальчишка превратится в прекрасного лебедя. Потому что парень пошел в мать. А та была невероятно красивой женщиной. Хоть и с довольно скверным характером.
Он выбрался из тумана, привычно сузив глаза, чтобы лучше видеть, всмотрелся в меня и улыбнулся. Той самой улыбкой, за которую я мог простить ему любую выходку. В его глазах читалась искренняя радость от встречи. Он поднял свои длинные руки и медленно, будто боясь моей реакции, пошел ко мне.
Я никогда не был сентиментальным. Не плакал, когда Лео не влез на плот к Кейт, когда Хатико не дождался хозяина, а по Зеленой миле повели Джона Коффи. Того самого, имя которого слышалось, как напиток, только писалось по-другому. Да что там, я похоронил кучу боевых товарищей, но не проронил ни слезинки. Потому что мужчины не плачут. Так ведь нас учили в детстве.
Однако теперь, когда я увидел его нелепую пружинистую походку, когда он шел, будто кукла на шарнирах, глаза мои наполнились слезами. Я сжал зубы с такой силой, что заныло в челюсти. Лишь бы выдержать, лишь бы не разрыдаться. А потом опустил винторез.
Потому что нельзя стрелять в сына.
– Миша, – негромко сказал, почти прошептал я, и сделал шаг навстречу.
Внезапно я вспомнил все, что касалось моего сына. Как первый раз взял на руки крохотный кулек, испытывая необъяснимое чувство страха. Страха за то, что могу ненароком повредить это хрупкое создание своими грубыми лапищами. Как пел, перевирая песни и придумывая новые строчки на ходу, лишь бы укачать малютку, когда у него болел животик. Вспомнил его первую улыбку, когда Мишка стал узнавать необязательный предмет интерьера, именуемый «папа». Младенчество, детство и отрочество моего сына пронеслись перед глазами за пару секунд, плотно врезаясь в память.
У меня даже возник вполне резонный вопрос – как такое вообще можно было забыть? Подобные моменты, пережитые мужиком, въедаются в подкорку. Их невозможно вытравить никакой амнезией. Голос, говнюк ты эдакий, не знаю, как у тебя это получилось, но если я доберусь до тебя…
Но теперь все это было неважно. Потому что Мишка оказался передо мной. Он шел навстречу, разведя свои длинные худые руки и радостно улыбался. Я даже дышать перестал, в глазах застыли слезы. Сынок.
Внезапно возле Мишки выросла темная фигура. Я не видел, кто это. Однако понимал другое – он враг. Мерзкий выродок, который желает причинить вред моей кровиночке. Все, что требуется – уничтожить его.
Прежде, чем я вскинул винторез, это негодяй успел ударить прикладом по голове Мишки, а следом меня контузило. Перед глазами все поплыло, будто я находился на надувном плоту посреди бурного моря, а в ушах громко зазвенело. Единственное, что я почувствовал – сильный запах пота. Того самого, о котором говорил Крыл. Так, минуту, а где Крыл?
– Шип, ты как, в порядке? Я старался не сильно, но ты меня завалить хотел.
– Заваливают… – начал я и замолчал. Потому что все вспомнил: туман, Мишку, фигуру.
Я с трудом, не без помощи Психа, поднялся на ноги и увидел нечто. Отдаленно похожее на человека, с парой рук и ног, гладкой бугристой головой внушительных размеров. Кожа у твари была серебристо-серая, под стать туману, из которого он вылез. Рот, точнее пасть, даже в закрытом состоянии не могла скрыть криво торчащих клыков.
И вместе с тем порождение тумана нельзя было назвать страшным. Эти узкие плечи, впалая грудь, пивной животик, худые конечности – все они могли принадлежать больному рахиту, но никак не опасной твари.
Я вздрогнул, осознав, что принял это недоразумение за собственного сына. Каким образом? Ответ пришел сам собой. Отправленный в легкий нокдаун ударом Психа, туманник медленно поднимался, явно приходя в себя. Очертания уродливого тела вновь менялись. И тварь превращалась в моего сына. Я вскинул винторез быстрее, чем увидел знакомое лицо. Потому что понимал – когда это серое создание закончит метаморфозу, нажать на спусковой крючок не смогу.
Пули девятимиллиметрового калибра расчертил после себя короткую кровавую дорожку, ведущую от круглого живота к шее. Последний, четвертый выстрел, оставил небольшое входное отверстие чуть пониже глаза, а на выходе разнес черепную коробку напрочь. Кстати, как и говорила Алиса – они действительно похожи на людей. Мозги во разные стороны, кровь, все как полагается.
