Рай и ад. Великая сага. Книга 3 - [4]

Бравые кавалеристы Шеридана, со сверкающими на солнце саблями, ехали по улице стройными колоннами, по шестнадцать всадников в ряд. Аккуратно подстриженные, как будто только что от цирюльника, они казались бодрыми и свежими, на их лицах почти не было следов усталости от тяжелых боев. У многих в дула карабинов были воткнуты маленькие букетики фиалок.

Каждый ряд салютовал президенту, наконец-то появившемуся на трибуне вместе с генералом Грантом; вид у Джонсона был слегка виноватый. Джордж услышал, как какая-то женщина за его спиной предположила, а не пьян ли уже президент с самого утра.

В воздух вздымались облака пыли. Запах конского пота становился все сильнее. Потом Джордж услышал, как на Пятнадцатой улице скандируют:

– Кастер! Кастер! Кастер!

И вот он выехал на авеню на своем великолепном гнедом жеребце Дон Жуане – кудрявые светлые с рыжеватым отливом волосы до плеч, раскрасневшееся лицо, алый шейный платок, золотые шпоры, широкополая шляпа, которую он специально снял, чтобы толпа узнала его. Мальчик-Генерал – так его называли. Мало кому из офицеров Союза удалось привлечь такое внимание публики и прессы. Джордж Армстронг Кастер окончил Вест-Пойнт последним в своем выпуске, но уже в двадцать три года стал бригадным генералом, а в двадцать четыре – генерал-майором. Под ним застрелили двенадцать лошадей. Он был бесстрашен или безрассуден – смотря как к этому относиться. Говорили, что Кастер подумывает стать президентом, если Улисс Грант выставит свою кандидатуру на следующих выборах. Что ж, если это желание останется и если знаменитая удача его не покинет, а народ не забудет своего кумира, возможно, он и добьется того, чего хочет.

Мальчик-Генерал вел своих кавалеристов с красными шарфами под веселую ирландскую мелодию «Garry Owen», которую играл полковой оркестр. Хор девочек-школьниц подхватил песню. На мостовую снова посыпались цветы. Перед президентской трибуной Кастер резко вытянул руку и поймал один букетик. Это неожиданное движение испугало гнедого, и тот метнулся в сторону.

Джордж успел заметить, как исказилось бешенством лицо Кастера, когда Дон Жуан повернул к Семнадцатой улице. После того как генерал совладал с конем, он уже не мог вернуться обратно в огромной толпе людей и лошадей, чтобы приветствовать Джонсона, поэтому в ярости поехал дальше.

Да, этим утром удача отвернулась от Кастера, подумал Джордж, раскуривая сигару. Дорога честолюбия не всегда гладкая. Слава Богу, сам он не рвался к высоким постам!

Судя по отпечатанной программе парада, прохождение инженерных частей ожидалось не очень скоро, и Джордж решил за это время еще раз попробовать разыскать политика, которого не смог найти в толпе.

На этот раз попытка оказалось более удачной – он нашел конгрессмена разглагольствующим под деревьями за зрительской трибуной. Таддеус Стивенс, республиканец из Ланкастера и, возможно, главный радикал, и в свои семьдесят по-прежнему не утратил былой ауры грубоватой притягательной силы, которая от него исходила. Ни изуродованная ступня, ни жуткий парик, совершенно не похожий на настоящие волосы, не уменьшали этого впечатления. Он не носил ни бороды, ни усов, не пряча за ними суровые черты лица.

Когда Стивенс закончил разговор и двое внимавших ему обожателей, коснувшись полей шляп, отошли в сторону, Джордж шагнул вперед, протягивая руку:

– Здравствуйте, Тад.

– Джордж! Рад вас видеть. Слышал, вы сняли мундир.

– И вернулся в Лихай-Стейшн заниматься заводом. Есть минутка? Мне бы хотелось поговорить с вами как республиканец с республиканцем.

– Конечно, – кивнул Стивенс.

Его темно-голубые глаза словно прикрылись шторкой. Джордж уже видел такой взгляд у некоторых политиков, когда их что-то настораживало.

– Я просто хотел высказаться в защиту программы мистера Джонсона.

Стивенс поджал губы:

– Понимаю причины вашей озабоченности. У вас ведь друзья в Каролине.

Да уж, этот человек умел обезоружить любого своей прямотой. Джорджу хотелось в этот момент быть дюймов на пять выше ростом, чтобы не приходилось смотреть снизу вверх.

– Вы правы. Это семья моего лучшего друга; сам он войну не пережил. Я обязан высказаться в защиту его родных, так как не считаю их аристократами. Или преступниками…

– Они и то и другое, если держали черных в рабстве.

– Тад, прошу вас, дайте мне договорить.

– Да, разумеется. – Стивенс уже не казался дружелюбным.

– Несколько лет назад я верил, что войну без всякой на то необходимости спровоцировали слишком рьяные политики с обеих сторон. Год за годом я думал об этом и в конце концов решил, что ошибался. Какой бы ужасной ни была эта война, в ней действительно назрела необходимость. Постепенное мирное освобождение наверняка потерпело бы крах. Те, кто был напрямую заинтересован в рабстве, ни за что не позволили бы его отменить.

– Совершенно верно. При их одобрении и содействии корабли работорговцев продолжали возить цветных с Кубы и из Вест-Индии еще долгое время после того, как в тысяча восемьсот седьмом году конгресс объявил эту торговлю незаконной.

– Меня больше интересует настоящее. Война закончилась, и второй нельзя допустить. Цена жизни и собственности слишком высока. Война подавляет любые попытки достичь материального благополучия.