Рай и ад. Книга вторая. Рассказы перенесших клиническую смерть - [39]

Попробуй, скажи батюшке в глаза. Да тебя потом вся его паства съест… А почему? Потому что он их одурачил уже. Но мы не должны осуждать. Вот именно за них мы должны молиться. И благодарить Бога за этих же людей, которые пали в своем грехе. Вот какую нам дает Господь молитву. Молитву за ближних. Поэтому, когда мы молимся за ближних, Бог Свидетель моим словам, мы молимся уже за себя. А ту молитву, когда мы ставим себя в первую очередь, а потом других, да какая же это молитва? Ты о себе подумал в первую очередь. Молитва должна быть, в первую очередь, о ближних. О нуждающихся, о гонящих вас, о врагах ваших.

В монастыре меня обокрал один мальчик… его привезли к нам на перевоспитание, а я простил его от чистого сердца. Он украл всю мою пенсию, на которую я должен был купить себе лекарства. Я отдал все в руки Божьи. Их было два мальчика, и оба неверующих, привезли. И, вообще, атеисты. Один раскаялся, второй не раскаялся. Но сейчас он истинно раскаялся, потому что он сказал: «ты показал мне веру свою». Человек меня обокрал, я никому не сказал об этом. И он украл иконки две, и потом выяснилось все это, что он украл эти две иконки. Об этом узнали другие батюшки, и выяснили, что, когда мне нужно было покупать лекарства, я сказал: «у меня нет этих денег. У меня их забрал мальчик». Они нужны были ему. Вот. Я поделился с одним только братом, и попросил не рассказывать его. А он рассказал это батюшке.

И батюшка выгнал. Не за то даже, что он меня обокрал, а за то, что он украл в монастыре две иконки. Разве можно было за это выгонять? Может быть, он раскаялся бы завтра. А может, он сейчас выйдет, «упадет» и не сможет уже раскаяться. Нельзя. Нужно любить этих людей. Всех надо любить. И я взял этому мальчику, сказал, ему четырнадцать лет: «звони маме, чтобы тебя мама забрала домой». «Мы, — говорит, — даже блудника раскаявшегося принимаем, а воров, — говорит, — не держим в монастыре».

Мне так больно стало! Я стоял, уговаривал батюшку: «батюшка, может быть, на подворье его, хотя бы, отправим? Не надо его отправлять в мир. Давайте к нему с любовью, со всей». Батюшка на меня посмотрел, говорит: «не сыпь бисер перед свиньями!» Мне больно стало. Я помолился сразу за батюшку. И батюшка ушел, говорит: «в обед будет автобус, чтобы его не было после обеда». Пошел дождик. Вся братия знала, что произошло, потому что этот брат рассказал уже всем. То, что я умудрился простить человека от чистого сердца. Их это, конечно, удивило сильно… Меня любят. Они заходят в келлию мою, и не хотят выйти из нее. И они говорят: «ты воистину любишь всех, искренне. Мы, — говорит, — помним тот момент… Вот один сказал, отец Никон. Говорит: «… я удивляюсь. — Ты, — говорит, — взял ему и зонтик понес» И другой тоже брат сказал: «я вообще бы к нему не подошел бы на шаг. Я бы сказал: все, езжай». Я сказал: «вот этим ты бы его и не простил бы. Он уехал бы, и ты бы не простил его. И он бы так и думал, что ты думаешь о нем плохо. А я его простил от всего сердца, от всей души, по милости Божией. Потому что от себя я ничего не имею. Все, что дал мне Господь после того, как я пришел в эту жизнь, это все не мое. Это все Христа».

И я в итоге что хочу сказать? Я ему понес этот зонтик. От чистого сердца, от чистой души. От всего своего тела, потому что тело не принадлежит мне. И я донес ему этот зонтик до отца-настоятеля и сказал: «батюшка, дайте, пожалуйста, сто рублей, у меня нет на дорогу, он мальчику отдал все эти деньги». Батюшка ему ни копейки не хотел давать. Я стоял и про себя говорил: «Господи, все в Твоих руках! Ему нужно уехать. Нельзя ему сейчас оставаться на улице!»

Я так за него молился, так переживал. И в итоге, батюшка дал сто рублей мне в руки, сказал: «посади его на автобус». А ему говорит: «тебя ждет тюрьма», и так далее. Ну как можно сказать, что его ждет? Не зная, что будет завтра, мы гадаем уже на послезавтра. Мы волос-то на голове не можем сосчитать. Я посадил его на автобус, купил ему билет, обнял его, сам промок, обнял его, и сказал: «Господь тебя любит таким, какой ты есть! Но тебе надо раскаяться, потому что потом будет еще хуже». И я его обнял, поцеловал даже в щечку, и сказал: «с Богом! Я буду за тебя молиться!»

Он уехал. Проходит несколько дней… Это два мальчика, вы, наверное, о них слышали. Они убили кошечку очень жестоко во Владимире. Ну, в монастыре все о них знают. И их отправили туда, спрятали их от общества, потому что молодежь все хотела их убить практически. За то, что они зверски убили котенка. И вот один мальчик остался со мной до самого конца. Он полтора месяца пробыл в монастыре. Сейчас ходит каждый день в храм. А вот этот мальчик, который уехал, через несколько дней звонит и говорит: «меня чуть не убили, — говорит, — на днях. Я в больнице лежу».

И я за него начал сильно-сильно молиться. Он быстро поправился, и его увезли в деревню, чтобы его никто не нашел. И он мне говорит: «ты знаешь, я приехал в деревню, у нас тут храм, — говорит, — есть. Я зашел в храм, и я, — говорит, — вспомнил твои слова. Я вспомнил всю твою любовь. И ты знаешь, я понял. Другой бы на твоем месте просто полицию бы вызвал». Даже монашествующие мне сказали: «давай в полицию. Заявление надо написать, он тебя обокрал на такие деньги». Я говорю: «кесарю кесарево, Богу — Божие».