Рай для Холостяков и Ад для Девиц - [3]

Если память мне не изменяет, все началось с супа из бычьих хвостов. Он был красивого красно-рыжего цвета, и приятный его аромат быстро заставил меня забыть, что для начала я при виде его вспомнил не то хлысты погонщиков, не то кнут школьного учителя. (Тут мы, чтобы передохнуть, выпили немножко кларета.) Следующим мы почтили Нептуна – был подан палтус, белоснежный, пышный, желатинистый в самую меру и елейный, но не слишком. (Тут мы выпили по рюмке хереса.) Когда были убраны эти легкие стрелковые цепи, появилась тяжелая артиллерия под командованием знаменитого английского полководца Ростбифа. Адъютантами у него были: седло барашка, жирная индейка, куриный паштет и прочие вкусности, а в авангарде высланы девять серебряных графинов шипучего эля. Когда и эта тяжелая артиллерия исчезла следом за стрелковой цепью, на столе появилась отборная бригада дичи, и пламя костра заменил красный отблеск бутылей.

Дальше следовали пироги, пудинги, всевозможные лакомства, затем сыр и печенье. (Исключительно для порядка, чтобы не пренебречь доброй старой традицией, мы здесь выпили по стакану доброго старого портвейна.)

После этого убрали скатерть и, подобно армии Блюхера,[13] появившейся на поле Ватерлоо в последнюю минуту, притопал новый отряд бутылок, запыленных после поспешного марша.

Руководил всеми этими маневрами удивительный старичок – фельдмаршал (язык не поворачивается назвать его так скучно – официант), с белоснежными волосами и салфеткой и с головой, как у Сократа. За столом то и дело смеялись, но он, занятый важной работой, даже не снизошел до улыбки. Истинно почтенный муж! Выше я попытался набросать хотя бы приблизительный план кампании. Но всем известно, что хороший дружеский обед – предприятие беспорядочное, и описать его во всех подробностях едва ли возможно. Так, я упомянул о стакане кларета, стакане хереса и кружке эля, о каждом в определенное время. Но то были, так сказать, всего лишь парадные вехи. А перемежались они бесчисленными возлияниями, потребность в которых возникала вне программы.

Девять холостяков были, казалось, не в шутку озабочены здоровьем друг друга. Все время они в самых серьезных выражениях высказывали надежду, что сосед справа и сосед слева будут здравствовать и чувствовать себя отменно как можно дольше. Я заметил, что когда одному из этих добрых холостяков приходила охота выпить еще вина (исключительно «ради желудка»,[14] как Тимофею), он не прикасался к бокалу, если не уговорит еще какого-нибудь холостяка присоединиться к нему. Казалось, если кто увидит, как он осушает одинокий, ни с кем не разделенный бокал, это будет истолковано как поступок нескромный, эгоистичный, небратский. А пока лилось вино, состояние духа у нашей компании все более приближалось к полной сердечности и раскованности. Все стали рассказывать разные интересные истории. Были извлечены на свет избранные эпизоды из личной жизни, как лучшие марки мозельского или рейнского, что приберегаются только для самых любимых гостей. Один рассказал нам, как сладко ему жилось студентом в Оксфорде, прибавив парочку соленых анекдотов о высокородных лордах, его закадычных приятелях. Другой, седовласый, с солнечным лицом, не упустивший, по собственному его признанию, ни одного случая посетить на досуге Нидерланды, чтобы осмотреть там прекрасную фламандскую архитектуру, – этот ученый, седовласый, солнечноликий старый холостяк мастерски описывал затейливую роскошь старинных гильдий, магистратов и ратуш, еще сохранившихся на родине древних фламандцев. Третий, прилежно посещавший Британский музей, был кладезем сведений о тамошних редкостях, восточных рукописях и бесценных книгах-уникумах. Четвертый недавно воротился из поездки в Старую Гранаду и, конечно же, делился сведениями о сарацинах и крестоносцах. Пятый рассказал о запутанном судебном деле. Шестой был знатоком по части вин. У седьмого был припасен любопытный анекдот из личной жизни Железного Герцога,[15] никогда не печатавшийся и доселе не рассказанный ни в людном собрании, ни в тесном кругу друзей. Восьмой, оказалось, в последнее время разнообразил свои вечера, переводя комическую поэму Пульчи,[16] и теперь прочел нам несколько особенно забавных кусков из нее.

Так протекал этот вечер, и о точном времени нас оповещали не водяные часы короля Альфреда,[17] а винный хронометр.

А стол между тем превратился в некое подобие Эпсомского ипподрома[18] – удлиненное кольцо, по которому мчались друг за другом графины. Опасаясь, что один какой-нибудь графин не успеет вовремя достигнуть финиша, вслед ему посылали другой, чтобы поторопить; а потом третий – поторопить второго, и четвертый, и пятый, и так далее. И с начала до конца не было ничего слишком громкого, ничего грубого или распущенного. Судя по безупречной серьезности и невозмутимости нашего фельдмаршала Сократа, я готов поклясться, что, если бы он усмотрел в обслуживаемых им войсках хоть малейшее нарушение приличий, он немедленно удалился бы, даже без предуведомления. Впоследствии я узнал, что, пока мы пировали, некий болящий холостяк в комнате за стеной выспался всласть впервые за три долгие томительные недели.