Рай давно перенаселен - [19]

И я снова позвонила Вере.

Молоко — сама жизнь — оказалось для моей дочери чуть ли не с рождения смешано с ядом. Но потом пришла Праматерь и приникла к отравленному сосцу, и выпила яд. И тот не причинил ей вреда. И молоко вновь сделалось чистым.

Где, в каком эпосе найдешь такой миф?

После этого бабушка сказала деду, уже больному сердечнику: «Вызывай такси. Больше они здесь не останутся». Так я и моя маленькая дочь оказались в благословенном месте: в бабушкиной квартире, где ничего плохого случиться с нами уже не могло. Рай этой защищенности был последним в моей жизни, но я еще не знала об этом. Сколько раз мне его будут показывать в снах! Моим многократно сновиденным, а значит, единственным, по–настоящему родным на земле домом осталась та панельная квартирка с двумя крохотными, согласно очередному эксперименту на выживание, комнатками окнами на север, со встроенными дээспэшными шкафами, с холоднющими, в сырых осклизлых трубах, ванной и туалетом, с гремучим раздолбанным лифтом за стеной, — квартирка, где до сих пор все полнится ее присутствием. Сейчас там живут чужие люди; проходя мимо того дома, я не могу избежать соблазна поднять голову и посмотреть на наш балкон. Хотя этого как раз делать и не следует; разве мои сны не свидетельствуют о том, что время, агрессивно навязывающее себя, словно пьяный хам в автобусе, — не линейно, и где–то там, в настоящем незавершающемся, продолжает мягко ходить по комнате в своих вязаных тапках бабушка Вера?

Свою внучку мать не навещала: разве могла свободная женщина, член профсоюза переступить порог дома, где нахально существовала тунеядка без трудовой книжки?

***

Зато порог дома стариков слишком часто, на мой взгляд, переступала третья жена моего отца; этот тип женщин при наличии некоторого воображения можно сравнить с коловраткой, или живой пылью, в изобилии обитающей в водоемах нашей родины и паразитирующей на тростнике. «Песнь об эмпатии Коловратки», возможно, еще будет написана каким- нибудь изобретательным поэтом, в мою же задачу такое легендарное деяние не входит. Отмечу лишь, что «коловратки», как правило, бывают вторыми или третьими женами и сами имеют в пассиве по два–три брака; когда мужчина, этот тростник, изрядно побитый жизнью, печально клонится под тяжестью обид, тут–то и подбирается к нему живая пыль. Внешность этих женщин трудно назвать привлекательной: цепкие и зоркие, несмотря на маленькие глазки, с обесцвеченными локонами, из–под которых выглядывают неряшливые темные корни, они и не нуждаются в каких–то там чарах, о коих пекутся рафинированные дамы, ибо природа сполна позаботилась об их, «коловраток», боевом оснащении. Они обладают выдающейся способностью имитировать эмпатию — способностью, посильной лишь профессионалам: священникам, психоаналитикам и проституткам. Не ведая сомнений, в любом возрасте лихо раскручивают демографическую спираль, если вдруг находится лох, готовый за все платить. Таким и оказался мой интеллигентный, инфантильный отец.

Вместе они смотрелись прекомично: миниатюрный, как японец, в джинсовом костюмчике отец (он уже был довольно преуспевающим адвокатом), от которого веяло не просто моложавостью, а какой–то безнадежной подростковостью, и объемистая лжеблондинка. Отдельные пряди на ее макушке были выкрашены в ярко–розовый, напоминая оперение ощипанной жар–птицы. Она выглядела его мамкой независимо от того, что, копируя его манеру одеваться, старательно втискивала свой зад в джинсы.

Женщина–ребро, женщина–зеркало, женщина–копия, не имеющая своего лица… И вот уже мужчина, ошалевший от самодовольства, чувствует себя Богом, лепящим собственное подобие. Разумеется, именно ее он и искал всю жизнь! Недаром она так на него «похожа»! А между тем, мартышкин прием, которым пользуется умелица, технологи по пиару называют, кажется, экранированием: по возможности точно копировать манеру поведения объекта. Повторять жесты, окончания фраз… Сегодня из нимфы Эхо получилась бы успешная содержательница брачного агентства.

Так можно ли уважать мужчину, который до конца жизни со стоном болтается убогим выкидышем на пуповине безмозглой, но «практичной» и цепкой мамки? Неужто настолько зудит хронический псориаз самооценки, неужто боится порфироносное мужское эго вдруг да и не встать рядом с равной ему по разуму женщины? Неужто честь для него — сиять светочем интеллекта на фоне планктона? Коловратка пленяет его «возвращением домой», но что есть тот «дом»? Включи же мозги, дорогой, догадаться нетрудно, что такое обратный путь к беззаботной жизни до рождения, сладость которой воспевает тебе эта ощипанная сирена.

А где же отец ее подцепил–то? Догадаться не трудно. Мой «уголов- ник» — отец (он специализировался, в отличие от адвокатов–цивилистов, на уголовных делах), фанатично погруженный в броуновское движение убийц и воров, как энтомолог в жизнь каких–нибудь чешуекрылых, цеплял баб, что называется, где стоял. Вернее, это они впивались в него мертвой клещеобразной хваткой. Вторая его жена служила буфетчицей в диетической столовой, где обедали районная милиция, адвокатура и суд; третья же… Муж Коловратки сидел. Старший сын сидел тоже. То есть они, конечно же, время от времени выходили подышать, так сказать, воздухом свободы, но вскоре садились опять. В последний раз Коловраткин супруг отправился за решетку за поистине легендарное деяние, перед которым меркнут такие фантастические поступки, как переплывание океана на льдине или переход пустыни без воды; исходя из этого случая, я даже думаю, что ученые не там ищут резервы человеческих возможностей. Сей тщедушный с виду гражданин, путем свободного доступа проникнув в садоводческое товарищество «Мечта» вблизи деревни Замужанье, обворовал два дачных домика, похитив при этом: немецкую металлическую печь, электрический самовар, два надувных резиновых матраца, электроплиту, дорожный велосипед, мойку из нержавейки, пружинный матрац, два настенных зеркала, телевизионную антенну, силовой кабель длиной 50 м, восемь стульев, пляжный зонт и шесть керамических тарелок. Вопрос о том, как одно человеческое существо, ограниченное во времени и не обладающее транспортным средством, оказалось способным на такой масштабный криминал, всерьез заинтересовал отца, хотя он и не был региональным представителем книги рекордов Гиннесса. Это было, безусловно, интересней, чем однообразные миграционные процессы (сел — откинулся — сел) в среде рецидивного элемента. Отец взялся защищать этого криминального Геракла и привлек к процессу в качестве свидетельницы его жену.