Равнодушные - [90]

И, жалея теперь мать, Инна невольно спрашивала себя: отчего это такая хорошая и честная женщина, которую называли святой, так одинока со своей постоянной печалью отверженной жены? Отчего она не умела устроить семьи. Разве их семья похожа на настоящую семью? Отчего она, любившая ее и сестру, не сумела влиять на них хоть сколько-нибудь и словно бы проглядела их души, обманываясь на их счет не то от чрезмерной любви, не то от наивного непонимания?

И на эти вопросы, впервые затронувшие Инну, против желания подкрадывались ответы, обвиняющие не одного отца, вносившего ложь в семью.

И Инне казалось, что мать слишком отдавалась своим чувствам любви и ревности и из-за них закрывала глаза на все остальное, живя в совершенном неведении жизни — в каком-то сентиментальном мираже, бесхарактерная, непрактичная, не сумевшая даже, несмотря на всю свою любовь к дочерям, внушить им понятие о долге и отвращение к распущенности.

«О, если б мама остановила тогда от этого легкомысленного брака, разве у меня было бы такое ужасное прошлое?.. О, если б мама знала, какие у нее, святой женщины, грешные дочери?!» — думала Инна, чувствуя в то же время и любовь и жалость к матери и понимая, что между ними нет той близости, которая позволила бы ей обнажить свою душу, как она обнажила ее перед Никодимцевым. Тот понял и простил. Она пришла бы в ужас и простила бы, не понимая, что в этом ужасе виновата главным образом она.

И не будет ли виновата и она, Инна, перед своей дочерью за свое прошлое? Сумеет ли она вызвать доверие к ней? Что, если она узнает, когда вырастет, какова была ее мать?!

При этой мысли Инна Николаевна вздрогнула, точно ей вдруг сделалось холодно.

— Что, Инночка, зазябла, бедная? — спросила Антонина Сергеевна.

— Да, мамочка, немного…

— Ты велела бы самовар поставить… Напилась бы чаю…

— Не хочу, мамочка… Я и так согреюсь.

Несколько минут они просидели молча, каждая занятая своими мыслями, поверить которые они не решались друг другу.

Антонина Сергеевна гордилась тем, что несет свой крест молча. Она никогда не жаловалась никому на мужа и, разумеется, не жаловалась дочерям, не желая ронять его родительского престижа в глазах дочерей, и наивно думала, что они ничего не знают об его похождениях и не догадываются, как она несчастна.

«И не должны знать!» — подумала Антонина Сергеевна, чувствуя в эту минуту желание излить перед Инной свое горе.

— Да, Инночка, я рада, что ты выходишь за человека, который значительно старше тебя! — проговорила наконец Антонина Сергеевна.

— Почему?

— Потому что он тебя будет дольше любить… Ты не состаришься ранее мужа… А мужья не любят состарившихся жен, Инночка, и часто ищут новых привязанностей на стороне… Впрочем, Григорий Александрович, кажется, не такой… Он человек долга и, наверное, никогда не станет обманывать тебя…

— Я в этом уверена, мамочка… Он не скроет, если разлюбит меня… Да этого и скрыть нельзя… Я сама увижу…

— И что тогда?

— Я оставила бы его! — решительно проговорила Инна.

— Но если ты будешь любить его?..

— Тем скорее я отошла бы от него…

— Это не так легко, как тебе кажется, Инна… Не так легко… особенно если дети связывают… Надо ради детей нести крест свой, как он ни тяжел…

Инна Николаевна не возражала, чтоб не огорчить мать, высказавши ей, что эти обычные ссылки на детей кажутся и лицемерными и вовсе не защищающими детей от ужасного влияния семейного разлада. Она по себе и по Тине знала это и была бесконечно рада, что дочь ее еще слишком мала, чтобы на ней отразились те дикие сцены, которые бывали у ней с мужем.

«Что было бы с Леночкой, если б она оставалась жить с Травинским!» — в ужасе подумала Инна, и радостное чувство охватило ее вслед за испугом при мысли, что этого не будет и что ее ждет иная жизнь с Никодимцевым.

И он ей казался еще более дорогим и близким. И она думала в эту минуту, что никогда не разлюбит его, и мысленно давала себе клятву сделать его счастливым.

— Расходиться, Инна, еще возможно, — продолжала Антонина Сергеевна, — в молодые годы, когда впереди целая жизнь, но под старость… К чему?.. Зачем? — говорила Антонина Сергеевна, словно бы оправдываясь перед дочерью. — Надо, чтобы слишком много унижений выпало на долю, да и тогда…

Антонина Сергеевна примолкла и затем неожиданно спросила с оживленно-раздражительной ноткой в голосе:

— А ты слышала, что Ордынцевы на старости лет разошлись?..

— Слышала…

— Я только на днях об этом узнала случайно… Эта особа вчера мне ничего об этом не говорила! — прибавила Антонина Сергеевна.

Инна знала, что мать называет «особами» тех женщин, которые нравятся отцу, и поняла причину расстройства матери. Еще вчера Ордынцева, приезжавшая с визитом, была Анной Павловной и даже милой Анной Павловной, а сегодня она уже особа… Значит, отец попался.

— Верно, бедному Ордынцеву очень тяжело было жить, если он уехал от семьи… Хороша, значит, эта… женщина… И ведь воображает, что красавица… Подмазывается, красится и… кокетничает на старости лет… Ведь ей за сорок!.. Наверное за сорок!..

— Пожалуй…

— Не пожалуй, а наверное! — заговорила Антонина Сергеевна более энергичным тоном, как только дело пошло о найденной любовнице мужа, которая так долго была ей неизвестна, и эта неизвестность так беспокоила. — Она скрывает свои годы… Эта взбалмошная, глупая Ольга, с которой Тина почему-то дружит, как-то проговорилась, что ее неприличной маменьке сорок пять лет. Да оно так и должно быть… Ольге двадцать четыре…