Равнинный рейд - [7]

Увидев растерянное лицо Манола, старший полицейский тут же догадался: случилось что-то необыкновенное. Необыкновенного он не любил — оно противоречило его идеалу аккуратности и порядка, но и не избегал его, так как оно давало ему возможность выдвинуться. Слуга сделал шаг вперед.

— Господин начальник, — пролепетал он. — Там… старосту убили…

— Что? — не поверил своим ушам Флоров. — Что ты такое говоришь?

Слуга, уставясь в землю, молчал.

— Что ты говоришь! — вскочил полицейский, схватил рассыльного за ворот и притянул его к себе. — Кто его убил?

— Убили, господин начальник, — сокрушенно выдохнул он.

— Кто убил, я тебя спрашиваю?

При виде злого лица полицейского, его колючих зеленых глаз, рассыльный не выдержал и проговорился:

— Партизаны убили… на сыроварне…

— Ты в своем уме?! — взревел полицейский. — О каких ты партизанах болтаешь? Кто это тебе сказал?

— Сам видел, господин начальник… Там, возле сыроварни…

— Может, это наши ребята? Что-нибудь из-за бабы?

— Нет, какое там — партизаны, — махнул рукою Манол.

Только сейчас до Флорова дошло, что дело действительно серьезное. Постаравшись взять себя в руки, он грубо приказал рассыльному:

— А ну, расскажи подробно!

Слуга присел на краешек стула и, заикаясь от волнения, начал свой бессвязный рассказ. Он то и дело забегал вперед, нещадно путал имена и время, так что Флорову приходилось останавливать и переспрашивать его. Уловив, наконец, суть дела, Флоров повернулся к рассыльному спиной и стал крутить ручку телефона.

— А сыровар? — вспомнил он вдруг. — Ты бай Атанаса видел?

— Нет, не видел, — ответил рассыльный. А в ушах у него прозвучал знакомый голос, услышанный на тропинке. Так это же… голос сыровара! К счастью, полицейский все еще стоял спиной и не заметил смятения и растерянности, изобразившихся на лице слуги. Флоров долго мудрил над телефоном, раздраженно повторяя в трубку: «Алло, алло, алло!» Потом в досаде отошел от аппарата:

— Перерезали провода…

Подумав, он обратился к рассыльному:

— Лошадь ты распряг?

— Нет, — пробормотал тот.

— Тогда немедленно вызови докторшу и жди меня у брички. Ясно?

Как только слуга вышел за дверь, начальник участка собрал полицейских и стал отдавать распоряжения: двое вместе с докторшей немедленно отправятся на сыроварню и освидетельствуют труп. Сам он поедет за 15 километров в соседний город, околийский центр, и предупредит местные власти о налете партизан. После того как подчиненные вышли, Флоров застегнул на все пуговицы мундир, тщательно осмотрел свой черный браунинг, вставил недостающие патроны в магазин, и сунул пистолет в карман. В дверях он помедлил и, вернувшись, снял со стены свой автомат, висевший на гвозде над раскладушкой. Внизу, у повозки, под фонарем, его уже дожидался рассыльный и полная, седая докторша. Он задумчиво взглянул на них и в последний раз распорядился:

— Если староста уже мертвый, оставьте его на месте и не трогайте…

Флоров почувствовал на себе неприязненный взгляд женщины, спокойно завязывавшей платок, и раздраженно прикрикнул на рассыльного:

— Давай, бай Манол, садись!

— Может, кто другой отвезет вас, господин начальник, — неуверенно начал слуга. — Я уж на ногах не держусь!..

Но полицейский не стал и слушать.

— Трогай, бай Манол!

Рассыльный скрепя сердце сел на козлы и дернул поводья. Когда они выехали из села в черное, глухое ночное поле, слуга почувствовал, как у него мурашки по спине поползли. А ну как партизаны выставили засаду где-нибудь у шоссе? И чем дальше катилась бричка в кромешную тьму, тем страшнее ему делалось, тем противней ныло под ложечкой. И кто его только тянул за язык? Надо же было проговориться перед Флоровым! Ночь была темная, небо черное, озаренное лишь неспокойным мерцанием звезд, и всякий пень или придорожный камень казались ему лежащим человеком, приготовившимся стрелять. Страх его рос неудержимо: он душил его, перехватывал дыхание. Манола бросало то в жар, то в холод, руки не слушались, и он с трудом удерживал поводья. Чтобы приободриться, он то и дело оборачивался назад и боязливо поглядывал на полицейского, сидевшего с напряженным, окаменелым лицом. Почему он так ощетинился, так сторожко уставился вперед? Тоже боится партизан? Рассыльный вздрагивал и снова начинал всматриваться вдаль — в пустынное, мрачное шоссе с черными недвижными силуэтами деревьев.

Только когда он увидел впереди тусклые электрические огни городка, он вздохнул, хоть и не совсем еще успокоившись, и перестал погонять лошадь.

* * *

Каждую субботу, часов с восьми, в квартире околийского начальника Киселова обычно играли в покер. Собиралась, как правило, одна и та же компания — капитан полиции Мирковский, зубной врач и молоденький студент, сын текстильного фабриканта Сурдолова. Мальчишка играл из рук вон плохо, но расплачивался наличными — поэтому его терпели. Непременным участником четверки был, разумеется, хозяин. Киселов, еще совсем не старый человек, стал околийским начальником недавно. В маленьком провинциальном городке знали подноготную каждого, но о нем известно было мало. Поговаривали, что он подкидыш и вырос в каком-то софийском приюте. Что он кончил юридический факультет, а потом Школу офицеров запаса. Кончил блестяще: об этом свидетельствовали его дорогие золотые часы с надписью «За отличие». Было так же точно известно, что перед тем, как приехать сюда, он занимал должность коменданта в организуемых властями летних рабочих лагерях. Как он получил пост околийского начальника, из-за которого передралось несколько пронырливых мерзавцев из местных, — этого никто не знал. С людьми он вел себя более высокомерно, чем это позволял ему его пост, а к службе относился с некоторым презрением, словно рассматривал ее как трамплин для достижения иной, более высокой цели. При всем при этом обязанности свои он выполнял исключительно серьезно, так что те, кто его назначил, не жалели о выборе.