Равнинный рейд - [34]

* * *

Несмотря на то, что партизаны отразили уже две атаки, они лежали в своих окопах грустные, озабоченные. Часам к пяти тихо и незаметно скончался Бородка — никто и не слыхал его последнего вздоха. Рядом с ним товарищи положили тело убитого Чапая: смерть застала его за ручным пулеметом, захваченным у фашистов. Чапай превосходно сражался, и только к концу второй атаки пуля прервала его яростную стрельбу. Но в какой именно момент он умер, товарищи не знали: стрелковые окопы находились на некотором расстоянии друг от друга, за кустами и деревьями. Его нашли холодного и неподвижного, с рукой сжимающей магазин пулемета, и устремившегося вперед, как будто перед тем, как умереть, он приподнялся, чтобы получше разглядеть поле боя.

Шагах в десяти от него, среди вещевых мешков, безмолвно лежал Клим. Пуля попала ему в желудок и осталась там, причиняя жестокую, нечеловеческую боль. Когда его ранили, он вскрикнул, позвал на помощь, и двое бойцов в разгар атаки перенесли его назад, и оставили в неглубокой ложбинке, за грудой вещевых мешков. Пока бушевал огонь сражения, Клим еще позволял себе стонать, но как только стрельба затихла, он сжал зубы и больше не издал ни единого звука. Темнело. Сквозь редкие ветви деревьев проглядывало золотисто-голубое небо — живое, трепетное, прекрасное, с поминутно сменяющимися тонами, с маленькими пестрыми облачками, незаметно таявшими вдали. Гулко отзывались в предвечерней тишине редкие одиночные выстрелы, листва под дуновением легкого ветерка зашелестела, ожила. Клим все так же лежал под деревом — неподвижно, с открытыми глазами, устремленными в гаснущее небо — он не мигал даже тогда, когда раздавались выстрелы. Несмотря на мучительную боль, Клим ощущал запахи леса, ядовитую пороховую вонь и тяжелый зловещий запах своей собственной крови. За эти минуты одиночества юноша все обдумал и решил. Живой, он ощущал уже холод смерти, и все-таки был спокоен. Только изредка из глубины души поднимался бессознательный ужас, вспыхивала пронзительная жалость к себе, но он подавлял их, продолжая смотреть на теплое живое небо. А оно уже больше не вызывало в нем грусти, как в первые минуты, не печалило своей невозмутимой вечностью. И на него, и на небо, и на деревья скоро ляжет черная тень, но сколько поистине прекрасного остается навеки в мире, и в этом прекрасном навсегда останется жить и он.

Часам к восьми к Климу подползли Тимошкин и командир. Стрельба заглохла, и в дубнячке воцарилась лесная тишь. Осмотрев рану Клима, Тимошкин набросил на него легкое одеяло. По тому, как дрожали его веки, чувствовалось, что комиссар с трудом сдерживает волнение. Клим, повернув к нему голову, спросил:

— Как атака? Отбили?

— Да. И представь — без особого труда, — ответил ему Тимошкин. — Янко Павлов попал в майора, прихлопнул его на месте. Это его вторая удача после полицейского капитана…

Легкий, едва заметный румянец выступил на щеках Клима.

— А некоторые товарищи не хотели его брать… Говорили, что неопытный…

— Мы подобрали лучших бойцов, — серьезно сказал Тимошкин.

Клим еще гуще покраснел.

— Вы это потому, товарищ комиссар, что я раненый… И вам меня жалко…

— Нет, Клим, это неверно… Я всегда верил в тебя, знал, что могу на тебя рассчитывать… В этот рейд, ты сам понимаешь, я не мог подбирать людей, исходя из личных симпатий.

— Я ничего не сделал… Ничего особенного, — еле слышно прошептал Клим.

— Не говори так, Клим! То, что мы делаем, пусть даже самая малость, не может быть «ничем особенным»…

Снова грянул выстрел на опушке. Но Клим его не слыхал. Спустя мгновение до него донеслись слова комиссара:

— Ты, брат, полежи, а через несколько минут я снова тебя проведаю.

Клим, приоткрыв глаза, вздохнул.

— Куда ж я денусь, товарищ комиссар… И рад бы уйти, да не могу…

Волчан и Тимошкин отползли в сторонку и присели за могучим стволом старого кряжистого дуба. Пока Тимошкин вытаскивал из кармана план рощи, командир молчал. У него давно уже созрела идея, но слова, которые он заготовил, казались бледными и неубедительными. Тимошкин бросил беглый взгляд на план и сказал как-то через силу:

— У нас нет времени на размышления! Надо быстро решать, что делать!..

— Ладно — в двух словах! — произнес Волчан. — Я предлагаю совершить прорыв из неприятельского окружения. И чем раньше, тем лучше…

Тимошкин медленно повернул к нему голову, будто собираясь с мыслями.

— Мотивы?

— Мотивов очень много! Первое, это неожиданность… Части, ты видишь, перегруппировываются, теснятся, дают место подкреплению. Не успеют они сориентироваться в незнакомой обстановке, как мы внезапно обрушимся на них, тем более, что они, наверняка, не ждут удара раньше полуночи…

— Это верно! — согласился Тимошкин. — Прорывы всегда совершают поздно, в глухую пору, когда даже самые выносливые начинают клевать носом. А почему бы, собственно, и нам не налететь на них перед рассветом? Они тогда вялые, расслабленные со сна…

— В принципе было бы неплохо! — кивнул головой Волчан. — Но в данном случае вряд ли осуществимо… Чем меньше времени останется до рассвета, тем бдительней они будут.

— Что ж, логично, — согласился Тимошкин.