Ратоборцы - [188]

– Не верь Искандеру, хан, – заговорил снова князь Егу. – То, что он садится перед тобою на колени уважения, не означает еще, что очистил сердце свое от помыслов против тебя. Ты говоришь: он привозит много серебра. Но это потому, что серебро не прозрачно и покрышкою из серебра хорошо скрывать свои подкопы.

– Он хочет, он ждет, когда станет подписывать наравне с тобою договорную грамоту. Не нравится ему служилая грамота!..

– Надо обить ему крылья!

– И вслед за тем нанести смертельный удар этому народу! – послышались голоса.

Берке взглянул вверх, на отверстие кибитки, откуда проникал свет, и закрыл свои вывернутые трахомой веки… Эти люди говорили по сердцу его!..

Тем неприятнее ему стало, когда послышался наконец голос и в защиту Невского – голос одного из старейших нойонов Орды, девяностолетнего Огелая.

– Государь! – прохрипел нойон. – Ты знаешь, что в день, когда родился дед твой, Священный Воитель, я ел мясо с пира его… – Берке чуть наклонил голову. Все прочие склонились едва ли не до ковров, на коих сидели. Огелай-нойон продолжал: – Искандер – Грозные Очи – человек, имеющий сильную страну, питающий войско и хорошо содержащий улус свой. Не мешай ему сокрушать враждебных государей!.. Дед твой никогда не убивал сильных государей, и, если только они признавали над собою силу его, он оказывал им почести… Он считал их драгоценными алмазами венца своего!..

Слова Огелая-нойона, священного для татар уже одним тем, что это был сподвижник Чингиз-хана, возымели большое действие. Казалось, многие из говоривших князей и нойонов устыдились всего того, что говорили они против русского князя.

Тогда снова заговорил Чухурху.

– Какие жалкие слова я слышу! – воскликнул он. – Словно бы старая баба говорила!.. Ты недостоин доить кобылицу, Огелай, – тебе корову доить!..

Послышался тихий смешок среди князей и нойонов. Царица обнажила свои крупные зубы, изображая улыбку. Берке закрыл глаза. А Чухурху продолжал гневно и беспощадно:

– Не верь Огелаю, Берке… такие советники расслабляют царство!.. Я воевал под началом брата твоего… Я умею с одного взгляда определять существо человека… Я дважды видел Александра-князя!.. Хорошо иметь сына такого!.. Но если он – не сын тебе, то такого лучше уничтожить, если не хочешь, чтобы он уничтожил тебя!.. Он повелителем смотрит!.. Не может быть двух ног в одном сапоге, не может быть двух государей на земле!..

Одобрительные возгласы послышались в шатре.

И, одобренный этим, Чухурху закончил:

– Тебя смущает, что Искандер-князь копит войска свои в Новгороде – в местности, якобы недоступной тебе. Да, это так, что касается весны, лета и осени. Но как только вода тамошних рек, и озер, и болот станет подобна камню и затвердеет на глубину дротика, наши кони легко пройдут туда, и ты возьмешь Новгород!.. А рыцари-немцы помогут тебе с запада!..

– Да! Мы поможем тебе, великий государь! – послышался голос с чужестранным выговором.

Многие взглянули в ту сторону. Рыжеватый, сухощавый нойон попросил у Берке разрешения говорить.

Это был Альфред фон Штумпенхаузен… Хан разрешил ему слово.

Штумпенхаузен глянул снизу вверх на другого рыжего человека, по виду также не монгола, но одетого в монгольский наряд, – исполина, с чудовищной нижней челюстью и с далеко залысевшим, как бы граненым лбом, с плешью на рыжем кудреватом затылке и с презрительно-полусонным выражением мясистого лица.

Гигант, почувствовав вопрошающий взгляд Штумпенхаузена, молча кивнул головой и закрыл глаза. Это был знаменитый Пэта, полководец Батыя, потерпевший некогда, еще в молодости, пораженье от чехов, плененный ими и за то отставленный от вождения войск, однако приобретший едва ли не большую власть в Орде – как советник по делам Руси и Европы.

И надо сказать, они со Штумпенхаузеном не напрасно ели ордынскую конину и баранину. Пэта, или, иначе, Урдюй, знал-таки европейские дела, ибо родом был англичанин из Лондона и не из последних рыцарей среди тамплиеров!

– Ты благоволил мне приказать говорить, – начал свою речь Штумпенхаузен. – Не скажут ли другие покоренные государи: «Этому Александру прощается все… почему бы и нам не пойти его стопами?» И не забудь, хан: в древности еще одного воителя звали Искандер!

Заметив, что при этих словах лицо хана передернулось, Альфред испугался.

– Ты благоволил мне приказать говорить, – повторил он.

Однако Берке и не думал гневаться.

– Александр осторожен и осмотрителен: он умеет ступать, не оставляя следов!.. Он чтит наши обычаи, как никто! – сказал хан.

– Да, он глубоко разведал Орду, как никто! – послышался медлительный и как бы свистяще-шипящий голос великана.

Эту смелость – перебить речь самого Берке – не позволил бы никто другой в Орде, кроме этого англичанина в монгольской одежде.

Все ждали, что сейчас гнев Берке обрушится на него. Но сэр Джон-Урдюй-Пэта оставался невозмутимо спокоен.

Берке часто-часто заморгал слезящимися веками, на лице его изобразилось любопытство. Разрешение говорить произнесла за него ханша.

– Говори, Урдюй! – благосклонно сказала она. – Ты хорошо знаешь этих русских и Александра. Что же ты посоветуешь нам? Чем должны мы почтить приезд этого князя?