Ратное счастье - [29]

Развернув взводные колонны по фронту и подав команду «вольно», я дважды прошлась перед строем. В общем, осталась довольна, хотя настроение людей было не лучшим. Я их уже многих знаю и в лицо и по фамилиям. У новичков какие-то совершенно отрешенные физиономии — ничего не выражающие. Не огляделись еще, что ли? А у солдата Воробьева и вовсе кислая, несчастная. Странный парень: угрюм, замкнут— не реагирует ни на строгость, ни на шутки. И трус. За километр снаряды рвутся — бледнеет до синевы. И никак ты его не расшевелишь:

— Рядовой Воробьев, для чего служит спусковая тяга?

Стоит, как истукан, и беззвучно шевелит бледными губами. А потом, вздыхая, еле шелестит:

— Память у меня плохая...

Солдаты пересмеиваются, а Воробьеву хоть бы что? никакого самолюбия! И удивительно, что он не из какой-нибудь глуши, а из довольно большого города, из рабочей семьи. Слесарь бывший. Я уже его и на комиссию в медсанбат направляла. Думала, в нестроевые переведут. Не тут-то было—.здоров, как штык. Ну что с таким делать?..

Вот и Илюхин, на которого в бою жаловался рыжий сержант Вася Забелло. Точно подменили парня: подворотничок, заправочка — все честь по чести,— веселый и сытый. А рядом его командир без звания Вахнов — «истребитель танков». Самовольник. Со стороны поглядеть — рубаха-парень: серые глазищи распахнуты бесхитростно — что называется, «ест очами начальство». Но приглядись внимательно — и поймешь, что не так прост этот удалец. У нас с ним состоялся нескладный и, по-моему, безрезультатный разговор. Интересная у парня логика. Вернее, отсутствие всякой логики. Защищаясь, он нападает. Ловит на слове и передергивает в свою пользу. «Ты знаешь, что сказано в БУПе о танках?» — «Так точно: „Огонь по смотровой щели"!» — «Но ведь многие параграфы уставов устарели». — «Так ведь не я же их писал».— «При теперешней скорости машин вести огонь по щели— все равно что бить по летку пчелиного улья. К тому же танк шел не на тебя». — «А пушкарей, стало быть, давить можно? А говорим —„взаимодействие"...»

Ладно, погоди, плут, с тобой еще разговор будет. Ишь ты: «в огороде — бузина, в Киеве — дядька».

Впрочем, все шестнадцать выведенных мною из боя ребят глядят весело и вроде бы дружелюбно. Вон какие хорошие глаза у Николая Пряхина. И рыжик — Вася Забелло доброжелательно щурит свои плутовские зенки. А Митя Шек, ей-богу, уставился на меня, как на икону,— не сморгнет. Ах ты коротыш этакий!.. И Осинин, и Приказчиков, и Малышев, и все остальные, кто пережил последний бой,— моя славная, огнем испытанная гвардия. Старшина и Соловей по особому счету. Это почти родня. Надежнее надежных.

Зато взводные командиры! У Кузнецова и Серикова по-настоящему несчастные лица: на мальчишеских физиономиях затаенная обида — недоверие. Ничего: стерпится-слюбится. Да и не написано ни в одном уставе, что подчиненные должны любить своего командира. Уважать — да. Исполнять приказы. Но любить!.. И все-таки, черт возьми, завидная судьба у командира, которого любят бескорыстно и преданно. Но это нелегко заслужить...

И все же дела не так уж плохи. Расчеты укомплектованы, оружие новое, учеба мало-мальски налажена, быт тоже. Обойдется. Будем воевать! Да еще и как...

— Смирно! С места с песней...

Дразнит меня этот Парфенов, что ли? Опять не то сморозил. Ведь договорились же...

— Отставить. Смирно! Слушай приказ по роте?

«За проявленное мужество в минувшем бою с немецко-фашистскими захватчиками от лица службы объявляю благодарность: сержанту Пряхину, сержанту Забелло, сержанту Приказчикову, младшему сержанту Осинину, ефрейтору Шеку... Солдатам: Мамочкину, Илюхину...» — Я не пропустила никого. Так мы решили накануне со старшиной Нецветаевым: отметить поимейно всех участников последнего боя, в том числе и Вахнова, хотя он, кажется, так и не осознал своей вины.

Вахнов слушал приказ вроде бы с абсолютным равнодушием. Даже и не глядел в мою сторону. Но, услышав свою фамилию, расцвел улыбкой и что-то негромко сказал своему локтевому соседу из новичков.

— Разговоры в строю!.. Головные уборы снять! — И продолжаю читать: — Вечная слава героям, павшим в бою за-Родину: пулеметчикам Михаилу Сергеевичу Потапову и Андрею Ивановичу Ракову. В память о них объявляю минуту молчания...

Как ни привыкли мы к потерям, но все равно каждый раз больно, да еще и как!.. И очень горько в этой скорбной звенящей тишине... «Вечная память героям!..»

— Отбой. На-пра-во! Ряды вздвой! Левое плечо вперед, марш! Песню...

И-эх, комроты! Даешь пулеметы, Даешь батарею, чтоб было веселее...

А комроты — это я. Стало быть, и песня про меня. . Командир роты!.. Не шутка. «Ничего не выйдет, никакого командира не получится...» Где же вы, товарищ старшина Кошеваров? И выходит, что в своих прогнозах вы уподобились вещей Кассандре. И хорошо, что я вам, будучи на курсах, не поверила. «Сорок, с „недоразумением", выходи на построение!» Как бы не так.

Вечером, после ужина, отпустив Соловья в гости к его закадычному врагу — комбатову ординарцу Мишке, я выясняла отношения с Парфеновым. Мне, кажется, удалось начать почти вежливо, без раздражения:

— Я бы попросила вас впредь при солдатах быть более серьезным.