Ратное поле - [7]

«Огурцы» — это снаряды. Паша явно смущена похвалой. Но показывать этого не хочет. Соскочив с подножки, она говорит привычное «Ну, вот еще!». Затем обходит машину, носком кирзового сапога стучит по скатам и недовольно крутит головой: как бы не подвела вконец износившаяся резина.

Наконец последний снарядный ящик уложен в ровике. «Газик» круто разворачивается.

— Паша, подожди, пусть стемнеет, — советует комбат.

— Мне еще на соседнюю батарею. Там тоже «огурцы» на исходе, — объясняет Паша. — Ну, счастливо, ребятки!

И снова мчит по степи полуторка, тряся кузовом на сусличьих бугорках. Вот сбоку вспыхнул разрыв, еще спереди и почти рядом. По бортам, по железному верху кабины застучали земляные комья, в деревянных бортах машины застряло несколько осколков. Но ни мотор, ни водитель не задеты. «В скат бы только не попало, — крепче сжимая баранку, беспокоится Паша. — В полку с машинами ох как туго».

В тот день юркая полуторка сделала четыре ходки, доставила артиллеристам сотни снарядов. И получила десятка два пробоин. Вечером Паша каждую пробоину пометила, как на мишени в тире, осколком красного кирпича, чтобы отличить потом новые от старых. Ласково погладила еще горячий мотор. И в который раз сказала то ли себе, то ли машине: «Родная, только не подведи! Мы ведь с тобой должны пройти через всю войну и возвратиться туда, откуда ушли на фронт».

На Северском Донце в самый критический момент, когда пехота отбивалась последними патронами и гранатами, Паша доставила на позиции боеприпасы. Командир полка майор Уласовец расцеловал девушку–водителя. И тут же представил к награде — ордену Красной Звезды. Но предупредил:

— Будь осторожна, дочка. Гитлеровцы местами прорвались на левый берег.

— Ничего, товарищ майор, не случится, я знаю такое слово, которое сбережет и меня и машину! — лихо ответила ему Паша.

Где–то за Днепром в полуторку все–таки угодил вражеский снаряд. Отправили ее на ремонт, и стала Паша временно работать телефонисткой. Как–то ночью полк с ходу ворвался в село Верблюжка на Кировоградщине. Размотав катушку с кабелем, Паша должна была установить телефон в крайней хате. Командир сказал, что в ней разместится командный пункт. Толкнула девушка в хату дверь, зажгла фонарик и увидела спавшего на лавке гитлеровца. Не растерялась, крикнула: «Хенде хох!» Очумелый от сна фашист потянулся за автоматом, отстраняясь от направленного в лицо луча. Но, почувствовав у живота пистолет, поднял руку. В этот момент в хату вбежали наши солдаты, осмотревшись, расхохотались:

— Ну и Паша! Как это ты умудрилась с помощью телефонной трубки фашиста взять в плен?

Смотрит Паша, действительно, в руке вместо пистолета телефонная трубка. Хорошо, что фриц со сна не разглядел!

Надо заметить: в темноте Паша ориентировалась отлично. Помню, после войны часто говорила: «Там, где я хоть раз днем или ночью проехала на машине, и сейчас найду дорогу». Мы, мужчины, уважая шоферскую сноровку Прасковьи Евсеевны, не перечили ей, хотя, конечно, сомневались. Но однажды Газда доказала свое. Через несколько десятилетий после войны собрались ветераны посетить места былых боев. И решили побывать в Шебекинском лесу, на Белгородщине, где летом сорок третьего года размещались штаб дивизии и наши тылы. Вез нас молодой водитель из местных. Почему–то он никак не мог попасть на нужную полевую дорогу, ведущую к заветному дубу, на котором находился когда–то наблюдательный пункт командира дивизии.

Тогда за руль села Прасковья Евсеевна. И хотя за три десятилетия многое изменилось, — появились новые лесопосадки, вырубки, полевые и лесные дороги — Паша точно привезла нас в заданный район.

— Пешком бы заблудилась, а за рулем — словно сама машина вывела! — объяснила она.

Хорошо помню: из складов, что в Шебекинском лесу, боеприпасы на передовую возили только ночью. Днем здесь Паша ездить не могла.

А сколько раненых вывезла она с поля боя! Многие из них и сейчас помнят Пашину полуторку. Может, и стерлось бы в памяти бойца, на чем и как везли его, стонавшего от боли. Но когда в кабине за рулем водитель с кокетливо выбивающейся из–под шапки челочкой и голубыми девичьими глазами — нет, этого не забыть…

Как–то у Александрии на Кировоградщине противник потеснил полк. Один из батальонов вынужден был отойти за степной курган. Никто и не заметил, как на сырую землю упал комбат Могилев.

Паша в те дни оказалась «безлошадной» — ее полуторка снова была на рембазе. Пока чинили да латали старенькую машину, ее хозяйка вновь стала телефонисткой, под огнем налаживала связь. В том бою Паша отступала в числе последних. Вдруг в темноте она наткнулась на тяжелораненого капитана Могилева. Пулеметной очередью у него были перебиты ноги.

Гулко хлопали пушки, захлебывались пулеметы, дробно стучали автоматы: гитлеровцы пошли в очередную контратаку. «Отходи, отходи, Паша, — кусая от боли губы, шептал капитан. — Прик–казываю!» А она все пыталась взвалить грузного Могилева на плечи. Но это оказалось не под силу. Мешали железная катушка с кабелем, телефонный аппарат. Тогда догадалась: расстелила шинель, положила на нее раненого и потащила. Метр за метром, по мокрой, вязкой земле. И грозил, и просил комбат; «Брось, не жилец я!» А она, задыхаясь от усталости и вытирая застилавший глаза пот, словно и не слыша свиста пуль над головой, ползла к курганам.