Растление великой империи - [15]

Проникновение тоталитарного «новояза» можно проследить на примере той же сегодняшней Франции. Нам, людям, выросшим в условиях существующего вот уже почти 70 лет тоталитарного общества, не в новинку, когда в течение всех этих лет власть всякий раз объясняет народу все свои провалы и неудачи в области экономики или хозяйства «происками американского империализма» и «проклятым наследием прошлого», но слышать ту же самую демагогию из уст некоторых представителей правительства, пришедшего к власти всего три с небольшим года назад, да еще к тому же демократическим путем, это уже слишком. Если подобный пропагандистский прогресс стал возможен в свободной стране в столь короткий срок, можно себе представить, какие зияющие перспективы откроются здесь у «новояза» через семьдесят лет! Тем и сильна тоталитарная пропаганда, что она умеет наполнять любые однозначные слова прямо противоположным содержанием. Недавно, к примеру, претендент на президентство в Чаде господин Гукуни с наивной непосредственностью определил в этом смысле психологию тоталитаризма. Отвечая на вопрос корреспондента французского телевидения, он изрек: «Если они (то есть законное правительство страны. — В. М.) хотят мира, они должны сдаться». Как говорится, сказано простенько, но со вкусом.

Так что, несмотря на внешние отклонения от предсказанной Орвеллом модели, его утопический вымысел не только не устарел, но получил в наше время еще большее распространение. Не следует, на мой взгляд, обманываться происшедшей в последние полтора-два десятилетия инфляцией теории и практики «реального социализма». Как это ни парадоксально, уроки Берлина пятьдесят третьего, Варшавы и Будапешта пятьдесят шестого, Праги шестьдесят восьмого, польской «Солидарности» восьмидесятых годов, ГУЛАГа и советского диссидентства, демистифицировав наиболее экстремальную форму «социального рая», стимулировали поиски новых путей к той же самой тоталитарной пропасти, причем в двух как будто взаимоисключающих направлениях — радикальном и либеральном. Первое выразилось в странах Третьего мира, прежде всего в Юго-Восточной Азии, Африке и Латинской Америке (недаром, к примеру, Фидель Кастро в приватных беседах предостерегал своих никарагуанских коллег от слишком тесных связей с советским блоком, который, по его мнению, ограничивает возможности беспредельной диктатуры). Второе — нашло свое отражение в экспериментах еврокоммунизма и в несостоявшихся (хотя и по разным причинам) опытах Югославии и Чехословакии, а также в успехах социалистических партий Франции, Италии, Испании и Португалии, вставших на принципиально антикоммунистические позиции. К сожалению, сила социалистического мифа не в его демагогии и методах, не в его идеях и даже не в военной мощи его армий, а в самой природе безбожного, потерявшего высший смысл существования на земле человека, сугубо материалистическое сознание которого преобладает в современном мире. Сознание, основанное на зависти и жажде социального самоутверждения любой ценой. Не случайно поэтому носителями тоталитарной эпидемии во все времена являлись прежде всего интеллектуалы, ибо только конформистское общество в обмен на идеологическое послушание (что для них отнюдь не обременительно) предоставляет им максимум привилегий, полностью освобождая от какой-либо ответственности. На примере сегодняшней Франции мы воочию убеждаемся, что ничто не мешает недавним бунтарям и «ниспровергателям» парламентской демократии комфортно расположиться в тех самых министерских кабинетах, из которых они с таким рвением и пафосом выкуривали своих «буржуазных» предшественников. Правда, по законам убывающего плодородия, генетический тип социалистического борца за минувшие три четверти века порядком-таки деградировал, проделав эволюцию по нисходящей: от великих в своих заблуждениях Августа Бебеля и Жана Жореса до сегодняшних лидеров Социнтерна, интеллектуальный уровень которых не вызывает даже протеста, а только сострадание. К несчастью, чем ординарнее вожди, тем заразительнее их демагогия: человек улицы жаждет видеть в лидере себе подобного, от этого еще сильнее его уверенность в ежедневной возможности поменяться с этим лидером местами и вытянуть выигрышный билет в беспощадной борьбе за место под социалистическим солнцем.

При этом мало кого пугает перспектива неизбежного террора в этой борьбе. Тем более, что террор свойствен тоталитаризму лишь на ранней стадии развития, когда диктатуре необходимо удержать власть. Но в его зрелый период террор как средство управления и контроля изживает себя. Когда в обществе единственный работодатель — государство, властвует тот, кто распределяет. В силу этого любая, даже европейская ипостась социализма всегда начинается с попыток централизации. Поэтому для меня социализм, во всех своих разновидностях, самая недостойная для человека форма общественного существования, ибо, на мой взгляд, она являет собою энтропию человеческого духа и смерть Человека в его истории вообще.

«Я считаю, что тоталитарные идеи укоренились здесь и там в сознании интеллигенции, — писал Орвелл спустя несколько месяцев после выхода в свет «1984». — И я постарался довести эти идеи до их логических последствий». Отсюда нам — современникам — можно и следует сделать один-единственный вывод: логика тоталитарной доктрины в своем поступательном развитии не учитывает прекрасных намерений собственных апологетов, которыми, как известно, умощена дорога в тоталитарный ад. Вне зависимости от этих их намерений она приводит общество, через ГУЛАГ или через супермаркет — это уже не имеет сколько-нибудь решающего значения, к одному и тому же результату, то есть к физическому и духовному рабству.