Рассвет в декабре - [40]

Рассвело уже совсем. Разлившаяся по низкому берегу речка, еще дымившаяся редеющими клубами тумана, была рядом. Вода плескалась в нескольких шагах от покосившихся ворот сарая с единственной, распахнутой и застрявшей в мокрой земле створкой. Заблестела вода, и скоро стали видны камыши на том берегу реки. Слышно было, как пробежала электричка.

Трясогузка, неуловимо-быстро семеня лапками, пробежала у самой воды. Появилась лодка. Сгорбленный старик немец с пустой трубкой в зубах часто и коротко шлепал веслами, еле подвигаясь вперед, — вез в плоскодонке крупную бурую корову. Корова невозмутимо жевала, не обращая внимания ни на воду вокруг, ни на старика, стояла как вкопанная.

— Поехала барыня! — сказала девчонка насмешливо. Она сидела близко у входа, как-то удобно прислонившись щекой к стенке разбитого ящика, от которого остался один только угол: две сходящиеся стенки. Черная старуха в дождевике жалась к ней.

Не дождавшись ответа, девчонка обернулась взглянуть на него, черная, повторяя ее движение, обернулась тоже, и тут он увидел, что она не старуха, а молодая девушка, обе они, наверно, одного возраста, только не похожи нисколько, будто из двух разных миров явились. Из какого мира эта немка в черном дождевике, сразу видно по предсмертной желтизне и сухости туго обтянувшей скулы кожи, вялость погасших глаз. Он ничего не спрашивал, но русская, вполне точно угадав, ответила, не дожидаясь вопроса:

— Ну да, оттуда. Чего уставился. Сам из той же губернии.

Она говорила глухим шепотом и вдруг совсем замолчала. Все обернулись в одну сторону, вслушиваясь. Из общего шума пробегавших по дороге где-то не очень далеко машин выделился один приближающийся звук прерывисто урчащего мотора грузовика. Машину встряхнуло, в кузове что-то металлически лязгнуло, и она, приглушив мотор, остановилась где-то близко. В машине заговорили, заспорили два голоса. Потом третий голос коротко что-то сказал, вроде соглашаясь. Это, очевидно, было приказание, только очень ленивое и вялое, непохожее на команду.

Голоса смолкли. Один за другим бухнулись тяжелые сапоги двух солдат, спрыгнувших с машины на мокрую землю.

Шаги этих двоих стали уходить куда-то в сторону, вдоль берега реки.

— Кто тут? Выходи! — гаркнул по-солдатски голос. Сухо ударил приклад в топкую деревянную стенку. Еще и еще. Затем надломленно треснула подгнившая, легко сдавшаяся тесовая доска.

Издали, с грузовика, кричали:

— Ну что там? Что ты нашел?

— Никого нет дома. Все барышни ушли! — сиплым голосом ответил тот, кто прошибал доску. Голоса засмеялись. Польщенный успехом сипатый, заглянув в следующий лодочный сарай, заорал:

— Вот он тут и есть!.. Ковчег старины Ноя тут! Только звери все разбежались, а старик ушел в пивную!

На грузовике хохотали, ругали, торопили сипатого. Голос его был слышен теперь совсем рядом.

— Там ворота, кажется, открыты, погляди, обойди кругом!

— В самое болото? А сапоги ты мне потом будешь чистить? Иди сам!

Три, четыре… пять… шесть раз приклад винтовки ударил в стенку сарая, где сидели и оцепенело ждали. Стенка устояла, выскочил только один сучок, оставив овальную дырочку невысоко от земли. Сипатый нагнулся и припал к ней глазом.

— Ну долго ты будешь? Что, наконец, там?

— Нашел! — заорал сипатый. Слышно было, как струя снаружи громко ударила в стену, потом брызги полетели из дырки выпавшего сучка.

— Что ты нашел там? — уже заранее хохоча, кричали солдаты, которым видно было, что он стоит расстегнув штаны и старается своей струей попасть в дырку.

— Три ведьмы развели костер, варить фельдфебеля Тришке!.. Заливаю огонь, выручаю нашего возлюбленного фельдфебеля!

Машина с солдатами уехала. Разом отпустило напряжение, освободилось зажатое дыхание, захотелось разговаривать.

— Я-то сейчас не из лагеря. Уже полтора года, нет, какие полтора, больше, меня фрау хозяйка купила к себе на ферму, за скотиной ходить, — откинувшись спиной и полуоборачиваясь, смелым шепотом заговорила девчонка по-русски. — А теперь я от нее сбежала. У нее блат какой-то крупный, ей вагон дали под свиней, коров. И меня с ними повезли. Я и смылась ночью, а теперь мы в этом балагане влипли еще хуже. Это точно. Я вообразила, наши уже совсем подходят… А ничего подобного, даже пушек не слыхать…

Потом она отвернулась и стала опять шептаться со своей соседкой, что-то подпихивала под нее, подвигала, устраивала поудобнее. Весь остаток дня, кажется, прошел так: они сидели и ждали — что будет. Наверное, весь тот день у него перед глазами было все одно и то же: вода реки и, в рамке раскрытых ворот, запрокинутая к плечу в полусне или оцепенении долгого ожидания голова девушки, сидевшей к нему спиной, ее удивительно высокая, тонкая, беззащитно отогнутая назад шея. Черный завиток волос, заброшенный за ухо, просвечивавшее розовым. Туго прочерченная линия ее скулы, уходящая в глубокую впадину щеки.

Он, кажется ничего и не думал тогда, просто смотрел, видел, а потом совсем позабыл, перестал помнить, и только много лет спустя узнал и убедился, что почему-то помнит: реку, сарай, это чуть повернутое лицо, ожидание судьбы.

Так они дождались, дожили все-таки до вечера, до сумерек, до темноты, когда за ними опять пришли. Оказалось, что все расчеты сбились и на этой стороне реки оставаться тоже безнадежно. Их повели опять обратно к лодке и, помня вчерашнее потопление, строго велели разделиться на две группы. Сейчас же получилась безобразная толкотня, чуть не драка — кому первому лезть в лодку, теперь уж на этой стороне оставаться всем казалось страшно. Да кто, действительно, мог быть уверен, что лодка вернется еще раз за оставшимися?