Рассвет пламенеет - [16]

Оба солдата тихонько и осторожно пошли следом за нею, сдерживая дыхание и оглядываясь. Степь уже стала чужой, каждая темнеющая рытвинка сулила всякие неожиданности. Даже в отдалении от переднего края все здесь казалось притаившимся и угрожающим.

VI

Вепрев и Серов расположились в сухом и глубоком оросительном канале. Они и не думали утруждать себя оборудованием огневых точек. Но когда донесся лязг гусениц, заглушивший все другие звуки в степи, Серов с напряжением прислушался, озадаченно покачивая головой, проговорил тревожно:

— Не успеть грязных тельняшек сменить, как эти бронированные черти над нами очутятся! Слышишь ты, как они где-то режут по степи?!

Но выражение испуга на его лице задержалось только на одну минуту.

— А вообще не робей, Митя, — не все ли равно — у Каспия или здесь отдавать богу душу. Но если выходит, что надо с нею проститься, так чтобы не дешево!.. А то, здорово живешь, — не хватало, чтобы ниц перед ними лечь! — и, кинув в сторону все нарастающего грохота вражеской танковой лавины, он начальственно сказал: — Готовь-ка свои противотанковые… Губа не задрожит, как крутану одному из них прямо под гусеницу!..

— Две еще есть, но запалов к ним только один, — тяжким выдохом вырвалось из груди Вепрева.

Он стоял в канаве на коленях, вглядываясь в потемневшую от поднятой пыли даль. Уже чаще, чем каждую минуту, мигали ярковато-бледные вспышки выстрелов. В знойном воздухе чернота оседала книзу, постепенно растворяясь над верхушками перезревших трав.

— Смотри-ка, они, оказывается, стороной от нас шмыганули, — сказал он, словно сожалея. — Пока что это только «лазутчики», наверно.

— Егоровцы, ты слышишь, они все еще дерутся! — не унимался Вепрев. — Мы тут кровью своей комаров откармливаем. Замечательное ремесло у нас! Ты можешь понять меня, слышишь, Сень?

Серову хотелось снова выкрикнуть: «Амбиция ты, черт!.. Надо было, как я давно советовал, пристраиваться к пехоте полковника Егорова. Вот теперь бы мы не были без руля и без ветрила», — но вместо выкрика он сказал спокойно и примирительно:

— У пехотинцев имелась организованность, налаженное управление в бою. Как и подобает им… А мы все чванились, все без общего курса… И стало из всех наших батарейщиков только нас двое. Ты даже сейчас не желаешь, как я вижу, идти в одном направлении с пехотой!.. А давно следовало на довольствие бы к ним! — огонь с водою не соединить, — вяло отмахнулся Вепрев. — А насчет довольствия, — лучше своя кукурузная лепешка, чем чужой плов, как здесь, на Кавказе, говорят. Вообще далась она мне, твоя пехота с ее довольствием!.. Самой ей нечего жрать!

Вепрев говорил затем и еще что-то, но невозможно было разобрать смысла слов его. Губы у него порой шевелились совсем беззвучно. Он продолжал лежать кверху животом, закинув за голову руки, широко раскрытыми глазами упираясь в далекое чистое небо. А Серов, хотя и не глядел на него, но прислушивался к странному бормотанию, — слова Вепрева были неясными, не составляли каких-либо законченных фраз и будто даже не выражали определенной мысли.

— Ты перестанешь тут бредить?! — не вытерпел Серов. — Скулишь, будто попавшая на чужую улицу паршивая собачонка. Слышишь, что я говорю тебе, вояка?

— На своей улице, Сеня, и паршивая собачонка — тигр! Понимаешь, — оживившись, заговорил Вепрев, приподнимаясь, — одолевают разные мелкие и пестрые мыслишки. Как я ни отталкиваю их, а они все здесь, все в голове у меня метушатся. И все о том: лучше сто раз умереть, чем очутиться вот в таком положении, как мы теперь, один раз побежденными!..

— Удивительное дело! Почему же я не чувствую, как ты, побежденным себя? — злился Серов, сознавая, что настроение Вепрева начинает подавлять его. — А если пока что отступаем, то попомни: на гору всегда взбираются с подножья. И не крути, как перепуганный…

— Бескомпасный ты удалец, Митя, вот что я тебе скажу, — ворчливо журил Серов. — Лежи, да жди!.. Подопрет же, наконец, гитлеровская пехота в данное расположение. Тогда будет над чем потрудиться. Только умей поворачиваться!..

* * *

Потрудиться краснофлотцам так и не пришлось в это мучительный от зноя день. Они расположились по правую сторону железной дороги и не видели ни отступавших обозников, ни выходившей с поля боя пехоты полковника Егорова. Но когда стемнело, прямо против них загрохотали вражеские танки. Точно они с неба обрушились на темную степь. И с такой силой затрещали и залязгали гусеницами, что Вепреву казалось, будто все у него внутри содрогается. Ему стало душно. Вырвав из чехла гранату, он машинально сунул в нее запал. Глаза его расширились, загорелись ожесточенным и гневным блеском.

Серову тоже стало не по себе: невероятно быстро между ними и танками таяло расстояние. Он хотел крикнуть о чем-то Вепреву, но голос замер в груди. В тот миг, когда он силился овладеть собой, чтобы осознать, как же сейчас поступить, ему почудилось, как вихрем к канаве гонит сорванную сухую траву. И потом показалось, что не танки неслись, а он вместе с Вепревым, и вместе с полем, летели навстречу им.

И вот стальные громады уже совсем рядом, — впереди грохнул взрыв гранаты. Но машины, со свистом рассекая воздух, одна за другой стали переползать канал, не дне которого, прижимаясь к земле, лежали Серов и Вепрев. Минутой позже только и остался запах перегоревшего бензина. Замирающий лязг гусениц все отдалялся, пока вовсе не растворился в ночной темноте.