Рассвет над морем - [275]

У подъезда Воронцовского дворца конвоиры остановились. Остановилась и делегация. У входа, скрестив штыки, стояли темнокожие бенгальцы из английских колониальных войск. Еще вчера охрану несли черные зуавы, третьего дня — французские стрелки.

Никодим Онуфриевич Столяров сердито фыркнул в усы.

— Что-то генерал уже не доверяет не только французам, но и черным зуавам! Гляди-ка, уже, должно быть, малайцы оберегают его высокую персону!

Безусый прапорщик крикнул через ограду по-французски.

Из ворот появился французский офицер с большим ацетиленовым фонарем. Безусый прапорщик, мобилизуя все свои гимназические познания французского языка, мыча и запинаясь на каждом слове, что-то долго шептал офицеру. Выслушав его, французский офицер приблизился к делегатам. Он каждого осветил своим ослепляющим фонарем. Особенно долго он освещал Галю. Маленькая девушка в расстегнутой кожанке, из-под которой виднелась белая девичья матроска с синим воротником, обратила на себя его особое внимание. Большой круг от сияния фонаря освещал и лицо офицера — широкое, скуластое, с седой щетиной на подбородке и коротко подстриженными седыми усами, лицо старого провинциального учителя или чиновника почтового ведомства, призванного из запаса второй очереди на войну. Во взгляде, которым он внимательно оглядывал маленькую девичью фигурку, было, пожалуй, больше печали, чем любопытства. Возможно, где-то во Франции престарелый офицер оставил дочь такого же возраста — и неожиданное появление неизвестной девушки среди глухой ночи, в обстановке, уж никак не подходящей для прогулок молодых девушек, вызвало у старого отца тоску и тревогу за судьбу собственного дитяти.

Наконец, офицер погасил свой фонарь и спросил по-французски:

— Кто вы и чего вы хотите?

Галя ответила за всех:

— Мы — делегация Совета и желаем немедленно разговаривать с командующим.

Старый офицер помолчал некоторое время, словно ожидал, не скажет ли чего-нибудь еще девушка, которая напоминала ему его собственную дочь; быть может, и голос Гали напомнил ему родной и очень далекий сейчас голосок дочки. Затем старый офицер, тяжело вздохнув, неодобрительно покачал головой, еще раз с укоризной поглядел на девушку, которая так поздно ходит по улицам города, и пошел по аллее к дворцу, потом по лестнице, в подъезд.

Он долго не возвращался. Здесь, у дворца, темнота не была так густа: окна резиденции оккупационного командования были плотно закрыты ставнями, но около стражи при входе тускло светил большой керосиновый фонарь; такие же фонари бросали свет и на тротуар и дальше — каждые десять шагов; часовые вокруг дворца стояли плотным кольцом, охрану несло одновременно не меньше роты.

— Генерал-то, видно, не из храбрых, — снова пробурчал старик Столяров.

— Знает волк в лесе толк! — так же угрюмо, но язвительно откликнулся старый Птаха.

И снова все надолго замолчали.

Два бенгальца в чалмах стояли, скрестив штыки, у входа. Они застыли совершенно неподвижно, ни одна черточка не вздрагивала на их лицах. Они были похожи на музейные муляжи.

Шурка Понедилок стоял рядом с Галей и чувствовал, как дрожит она, и понимал, что дрожит не от холода — ночь была теплая, весенняя, — это была непреоборимая дрожь напряженного ожидания. Шурка отстранился от Галиного локтя, чтобы не смутить ее тем, что ощущает ее дрожь.

Наконец, офицер возвратился.

Он сошел по ступенькам, не спеша прошел аллею и так же не спеша сообщил, что генерал отказывается принять делегацию.

Тогда Столяров начал говорить. Галя быстро переводила.

— Мы просим вас, господин офицер, еще раз доложить генералу, что мы категорически настаиваем на том, чтобы он нас принял. Мы не просим, а требуем. Наше требование идет от всех трудящихся города, и это последняя возможность найти общий язык. Если генерал нас не примет, трудящиеся города завтра же заговорят, только своим языком — и тогда уже будет безразлично, поймет ли его генерал.

Офицер внимательно выслушал, пристально глядя на Галю, снова печально вздохнул, снова неодобрительно покачал головой и снова молча пошел во дворец.

На этот раз он возвратился быстро и сообщил, что генерал согласен принять делегацию.

Все сразу двинулись с места. Но офицер остановил Галю.

— Вы оставайтесь! — сказал он. — Переводчиков не надо, у генерала есть свои.

— Я не переводчик, — ответила Галя. — Я член делегации.

— Вы член делегации? — недоверчиво переспросил офицер. — От какой же вы организации?

Галя ответила:

— Я — секретарь Военно-революционного комитета.

Офицер заморгал глазами, громко вздохнул, но посторонился и молча пропустил Галю.

3

Бенгальцы развели штыки, и делегаты один за другим прошли. Офицер шел сзади, последним, по-старчески шаркая подошвами. Так взошли все по внутренним лестницам — широким, просторным, устланным дорогими пушистыми персидскими коврами. Затем пошли анфиладой покоев — по вылощенным паркетам, среди мраморных скульптур, под огромными картинами в тяжелых позолоченных рамах. Двери по очереди бесшумно открывались навстречу, у каждой двери стояло два часовых, и все это были бенгальцы в чалмах, все будто на одно лицо — очевидно, подобранные для английской колониальной гвардии из какого-то одного племени великанов.