Рассуждения кота Мура - [131]

– Ты больше не будешь стоять у меня на дороге, проклятый! – воскликнул он, кипя яростью, и, быстро выхватив кинжал, вонзил его мне в грудь по самую рукоять. Призванный хирург нашел, что удар попал прямо в сердце. Святая дева удостоила подарить мне жизнь, совершив чудо.

Последние слова монах сказал тихим, дрожащим голосом и затем впал, по-видимому, в глубокое раздумье.

– А что сделалось с Анджелой? – спросил Крейслер.

– Когда убийца хотел насладиться плодом своего злодейства, – ответил монах глухим, точно нечеловеческим голосом, – возлюбленная почувствовала предсмертные судороги и умерла в его объятиях… Яд…

Произнеся эти слова, монах упал лицом вниз и захрипел, как умирающий. Крейслер зазвонил в колокол и привел в движение весь монастырь. Прибежали монахи и перенесли бесчувственного Киприана в зал для больных.

На другое утро Крейслер нашел аббата в необыкновенно веселом расположении духа.

– Милый мой Иоганн, – воскликнул он со смехом, – вы не хотели верить в чудеса новейших времен, а сами совершили вчера в церкви самое удивительное чудо, которое только может случиться! Скажите, что сделали вы с нашим гордым святым, который лежит теперь, как кающийся, сокрушенный грешник, в детском страхе смерти, прося у нас всех прощения за то, что он хотел перед нами величаться? Быть может, вы сами заставили каяться того, кто потребовал от вас покаяния?

Крейслер не нашел никакой причины умалчивать о том, что произошло между ним и монахом Киприаном. Он подробно рассказал все, начиная со смелой речи, которую он произнес в наказание одностороннему монаху, когда он унижал святое музыкальное искусство, и кончая ужасным состоянием, в которое тот впал, произнеся слово «яд». Затем Крейслер сказал, что в сущности он все еще не понимает, отчего портрет, приведший в ужас принца Гектора, мог производить то же самое впечатление и на монаха Киприана. Точно так же осталось для него по-прежнему темно и то, каким образом мейстер Абрагам замешан в эти страшные события.

– Милый сын мой Иоганн, – приветливо улыбаясь, сказал аббат, – наши отношения теперь уже совсем не те, что были еще несколько часов тому назад. Настойчивость, твердость ума, а главное – глубокое чувство справедливости, развитое в вашей душе, как чудное пророческое ясновидение, делают вместе больше, чем самый острый разум и самый опытный, всюду проникающий глаз. Ты доказал это, мой Иоганн, употребив данное тебе в руки оружие, действие которого ты не совсем хорошо знал; ты воспользовался им так искусно и своевременно, что сразу повалил на землю врага, которого самый обдуманный план, быть может, не так легко выбил бы из позиции. Ты, сам не зная того, оказал мне, монастырю, а главное, может быть, церкви, услугу, выгодные последствия которой нельзя даже предвидеть. Я хочу и должен быть к тебе вполне справедлив, я отворачиваюсь от тех, которые хотели неверно изображать тебя к твоему ущербу; ты можешь рассчитывать на меня, Иоганн! Я позабочусь об исполнении прекраснейшего желания, покоящегося в твоей груди. Твоя Сицилия… ты знаешь, какое кроткое создание я разумею… Но теперь довольно об этом. То, что хотел ты узнать о том ужасном событии в Неаполе, я могу сказать тебе в нескольких словах. Во-первых, нашему достойному брату Киприану угодно было пропустить в своем рассказе одно маленькое обстоятельство. Анджела умерла от яда, который он дал ей в адском безумии ревности. Мейстер Абрагам находился в то время в Неаполе под именем Северино. Он надеялся напасть на след своей утраченной Кьяры и действительно напал на него, когда встретил старую цыганку по имени Магдала Сигурд, которую ты уже знаешь. Старуха обратилась к мейстеру, когда случилось ужасное несчастие, и, прежде чем оставить Неаполь, передала ему этот портрет, секрета которого ты еще не знаешь. Нажми стальную пуговку на рамке: портрет Антонио, который служит только крышкой для ящика, выскочит, и ты не только увидишь портрет Анджелы, но у тебя в руках будут два листка бумаги, которые крайне важны, так как в них есть доказательство двойного убийства. Ты видишь теперь, отчего так сильно действует этот талисман. Мейстер Абрагам, вероятно, имел много столкновений с обоими братьями, но об этом он сам расскажет тебе лучше, чем я. Теперь же послушаем, как обстоят дела с больным братом Киприаном!

– А чудо? – спросил Крейслер, бросая взгляд на место на стене за маленьким алтарем, куда он укреплял вместе с аббатом картину, о которой благосклонный читатель, вероятно, хорошо помнит. Крейслер очень удивился, снова увидев на месте этой картины «Святое семейство» Леонардо да Винчи. – А чудо? – спросил он во второй раз.

– Вы подразумеваете, – сказал аббат с каким-то странным выражением, – ту прекрасную картину, которая прежде здесь висела? Я велел поставить ее пока в лазарет. Быть может, вид ее укрепит нашего бедного брата Киприана, – может быть, святая дева поможет ему во второй раз.

Крейслер нашел в своей комнате письмо от мейстера Абрагама, которое было следующего содержания:

«Дорогой Иоганн!

Сюда, сюда! Оставьте аббатство и спешите сюда как можно скорее!.. Черт устроил здесь для своего удовольствия совсем особую травлю!.. Но лучше на словах: писанье покажется мне кисло, как кровь; все это стоит у меня в горле и, кажется, меня задушит. Ни слова обо мне и о звезде надежды, которая мне показалась. Скажу вам одно: советницы Бенцон больше не существует, есть только рейхсграфиня фон Эшенау. Уже пришел диплом из Вены, и свадьба Юлии с достойным принцем Игнатием почти объявлена. Князь Ириней занят мыслью о новом троне, на котором он будет сидеть как управитель. Бенцон или, вернее, графиня фон Эшенау ему это обещала. Между тем принц Гектор играл в прятки до тех пор, пока ему действительно не понадобилось ехать в армию. Вскоре он вернется, и тогда будут праздновать двойную свадьбу. Это будет весело! Трубачи уже прочищают свои глотки, пиликальщики мажут смычки, зигхартсвейлерские фонарщики готовят факелы. Но… Вскоре будет день рождения княгини, и я предпринимаю нечто великое, но вы должны быть здесь. Являйтесь, милый, на место, как только прочтете это письмо. Бегите скорее! Скоро я вас увижу. Apropos! Берегитесь попа́, но аббата я очень люблю. Прощайте!»