«...Расстрелять!» - [76]

— Я же докладывал… — зашевелился группман.

— «Я же — я жо»… жопа, докладывал он…

Петю сразу не продали. Некогда было. В автономку собирались. Но в автономку его не взяли. Костьми легли, а не взяли.

— Петя, ты чего не в море?

— Та вот… в отпуск выгнали…

Он ждал на пирсе, как верный пёс. Деньги у него кончились. После автономки наклевывался Северодвинск. Постановка в завод с потерей в зарплате. С корабля бежали, как от нищеты. Группман сам подошёл к командиру:

— Товарищ командир, отпустите Громадного.

— Шиш ему. Чтоб здесь остался и деньги греб? Вот ему! Пусть пойдёт. Подрастратится. Вот ему … а не деньги!

— Товарищ командир! Это единственная возможность! По-другому от него не избавиться. Хотите, я на колени встану?!

Группман встал:

— Товарищ командир! Я сам всё буду делать! Замечаний в группе вообще не будет!

— А-а… чёрт…

В центральный группман вошёл с просветлённым лицом. Петя ждал его, как корова автопоилку. Даже встал и повёл ушами.

— Три дня даю. — сказал ему группман, — три дня. Ищи себе место. Командир дал добро.

Через три дня группмана нашёл однокашник;

— Слушай, у тебя есть такой Громадный?

Группман облегченно вздохнул, но тут же спохватился. Осторожный, как старик из моря, Хемингуэя. 3абирает. Так клюет только большая рыба.

— Ну, нет! — возмутился группман для видимости. — Все разбегаются. Единственный мужик нормальный. Специалист. Не курит, не пьёт, на службу не опаздывает. Нет, нет… — и прислушался, не сильно ли? Да нет, вроде нормально…

Петю встречали:

— Петя, ты, говорят, от нас уходишь?

— А чаво я в энтом Северодвинске не видел? Чаво я там забыл? За человека не считают!

Скоро они встретились: группман и однокашник.

— Ну, Андрюха, вот это ты дал! Вот это подложил! Ну, спасибо! Куда я его теперь дену?

— А ты его продай кому-нибудь. Я как купил — в мешке, так и продал.

— Ну да. Я его теперь за вагон не продам. Все уже знают: «не курит, не пьёт, на службу не опаздывает»…

М-да… теперь продать человека трудно. Это раньше можно было продать: на базар — и всё. Золотое было время.

Бомжи

(собрание офицеров, не имеющих жилья; в конспективном изложении)

Офицеры, не имеющие жилья в России, собраны в актовом зале для совершения акта. Входит адмирал. Подаётся команда:

— Товарищи офицеры!

Возникает звук встающих стульев.

Адмирал:

— Товарищи офицеры. (Звук садящихся стульев.)

Затем следует адмиральское оглядывание зала (оно у адмирала такое, будто перед ним Куликово поле), потом:

— Вы! (Куда-то вглубь, может быть, поля.) Вы! Вот вы! Да… да, вы! Нет, не вы! Вы сядьте! А вот вы! Да, именно вы, рыжий, встаньте! Почему в таком виде… прибываете на совещание?… Не-на-до на себя смотреть так, будто вы только что себя увидели. Почему не стрижен? Что? А где ваши медали? Что вы смотрите себе на грудь? Я вас спрашиваю, почему у вас одна медаль? Где остальные? Это с какого экипажа? Безобразие! Где ваши начальники?… Это ваш офицер? а? Вы что, не узнаете своего офицера?… Что? Допштатник? Ну и что, что допштатник? Он что, не офицер?… Или его некому привести в чувство?… Разберитесь… Потом мне доклад… Потом доложите, я сказал… И по каждому человеку… пофамильно… Ну, это отдельный разговор… Я вижу, вы не понимаете… После роспуска строя… ко мне… Я вам объясню, если вы не понимаете. Так! Товарищи! Для чего мы, в сущности, вас собрали? Да! Что у нас складывается с квартирами… Вопрос сложный… положение непростое… недопоставки… трубы… сложная обстановка… Нам недодано (много-много цифр) метров квадратных… Но! Мы — офицеры! (Едрёна вошь!) Все знали, на что шли! (Маму пополам!…) Тяготы и лишения! (Ы-ы!) Стойко переносить! (Ы-ых!) И чтоб ваши жены больше не ходили! (М-да…) Тут не детский сад… Так! С квартирами всё ясно! Квартир нет и не будет… в ближайшее время… Но!… Списки очередности… Всем проверить фамилии своих офицеров… Чтоб… Никто не забыт! Кроме квартир ко мне вопросы есть? Нет? Так, все свободны. Командование прошу задержаться.

— Товарищи офицеры!

Звук встающих стульев.

Свинья!

Утро. Сейчас наш командир начнет делить те яйца, которые мы снесли за ночь.

Вчера было увольнение. Отличился Попов. За ним пьяный дебош и бегство от дежурного по училищу по кустам шиповника.

— Разрешите войти? Курсант Попов…

Во рту лошади ночевали, в глазах — слизь, рожа опухла так, будто ею молотили по ступенькам. Безнадёжно болен. Это не замаскировать.

Попов волнуется, то есть находится в том состоянии, которое курсанты называют «не наложить бы». Он виноват, виноват, осознал…

— Попов!!!

— И-я-я!

— Вы пили?

Вопрос кажется Попову до того нелепым — по роже же видно, — что он хихикает, кашляет и говорит неожиданно: «Не пил».

От этого дикого ответа он ещё раз хихикает и замолкает, с беспокойством ожидая.

— Нехорошо, Попов!

И тут вместо мата, вместо обычного «к херам из списков» Попов выслушивает повесть о том, что вредно пить, как потом приходишь домой и жена не разговаривает, дети шарахаются и вообще, вообще…

Командир внезапно вдохновляется и, заломив руки своему воображению, говорит долго, ярко, красочно, сочно. Картины, истинные картины встают перед Поповым. Он смотрит удивленно, а затем и влюбленно.

Души. Души командира и подчиненного взлетают и парят, парят… воедино…