Расстрельное время - [98]

— Я так и подумал. Собирался, как только выдастся минута, рвану в Особый отдел фронта. Там мне наверняка бы сказали, жив ли, где сейчас?

Перебивая друг друга, они торопились высказать всё, что передумалось, наболело за долгое время разлуки.

— А я в Евпаторию на свободе хотел поехать, — сказал Кольцов. — Помнится, вроде там у тебя семья?

— Не нашел бы! Точный адрес никому не говорил. Мало ли что…

— Конспиратор.

— И это… Теперь вместе туда поедем. До детишков моих, до семьи. Они, верно, там. Только не в самой Евпатории, а неподалеку, в татарском ауле Донузлав. Я там полжизни прожил.

А Иван Папанин ходил вокруг них и радостно приговаривал:

— Ну, молодцы! Ну, надо же! А он мне всё: «Кольцов, Кольцов». А я ещё подумал: не такой Ковалевский дурак, чтоб на такую наживку пойматься. У него разведка и контрразведка. Враз бы всё вычислили. А выходит…

— А выходит — дурак, — добродушно сказал Красильников.

Потом они спустились на первый этаж, где уже вторую ночь занимали комнату Папанин и Красильников. Сюда хотели поставить два топчана для Кольцова и Гольдмана. Но Гольдман запротестовал:

— Я — с Бушкиным. А вы тут, повспоминайте. У вас есть что вспомнить.

В соседнем здании, бывшем доме купца Харитонова, нашлось место для Гольдмана и Бушкина, а также для всех членов отряда Кольцова. Там же, в добротном сарае, который совсем недавно служил гаражом для харитоновского автомобиля марки «Остин», разместили лошадей. Пулеметы на всякий случай закатили в свое жилище.

Поначалу Кольцов, Красильников и Папанин сидели в комнате втроем. Кольцов и Красильников вспоминали друзей и знакомых, живых и погибших. Папанин сидел в уголочке на своем топчане, слушал, но в разговор не вмешивался. Понимал, что для них это святые минуты.

Потом из Феодосии вернулся комендант Владиславовки Кожемякин. Папанин познакомил его с Кольцовым. Кожемякин куда-то на минуту вышел и вернулся не с пустыми руками. Он вкусно поставил на стол две бутылки вина из чьих-то графских погребов.

— Извините, что недокомплект, — сказал он. — До такого вина полагались бы фрукты, но на них не сезон, — и уже к стоящему на столе вину добавил кулечек сахара, четвертинку буханки хлеба, три вяленых рыбины и завернутый в холстину кусок сала.

Выпили по полкружки вина, закусили рыбой и салом. Поговорили о Феодосии, где прошлой ночью какая-то банда проникла в музей Айвазовского, но ее спугнули, и все обошлось без потерь.

— Тут одна интересная банда по побережью Крыма мотается. Она еще до прихода наших войск здесь объявилась, — сказал Кожемякин.

— Чем интересная? — спросил Кольцов.

— Она главным образом по сейфам специализируется. Крымские богачи надеялись вскоре вернуться, кое-что в сейфы припрятали. А эти «медвежатники» сейфы уродуют. Лом и кувалда — их главный инструмент.

Узнав, что еще совсем недавно Кольцов был у махновцев, Кожемякин неожиданно проявил к ним большой интерес: как воевали, где сейчас?

— Чем объяснить ваше любопытство? — спросил Кольцов.

— Брат мой где-то там у них. Иван Кожемякин. Может, видели его или что слышали? Жив ли?

— Про него ничего сказать не могу. А воевали они хорошо, сам убедился, — коротко ответил Кольцов и добавил: — Сейчас, по моим сведениям, они в Евпатории или где-то поблизости. Если, конечно, не вернулись обратно к себе, в Гуляйполе.

— И как по-вашему, какое у них будущее? Я к тому, что конфликты с большевиками у них были. Простят ли? Не станут ли мстить? — спросил Кожемякин.

— Если вы заметили, большие, крепко стоящие на ногах люди, как правило, доброжелательные и великодушные, — сказал Кольцов. — Россия тоже большая и тоже, надеюсь, великодушная. Война кончилась. Кому мстить? И зачем? — и бодро добавил: — Будем жить! И, как в той сказке: и добро наживать.

Как бы исчерпав общие, интересующие всех темы, Кожемякин предложил Папанину:

— Идем ко мне, Ванюша! Может, удастся какой часок поспать. А им, — он кивнул на Кольцова и Красильникова, — им не до сна. Им небось хочется без свидетелей старое вспомнить и о будущем поразмыслить.

После того как они остались одни, Красильников предложил:

— А и вправду, давай чуток повспоминаем. Наверное, ты знаешь что-то такое, чего не знаю я. К примеру, жив ли Старцев?

— Жив и здоров. Он по-прежнему в Харькове.

И Кольцов подробно рассказал Красильникову о работе Старцева в Гохране. А это потянуло за собой воспоминание о неудаче Старцева в Париже. Рассказал о своей поездке во Францию Ивану Платоновичу на выручку.

Воспоминания сродни спутанному клубку ниток: потянешь за одну, а она вдруг оборвалась. А иная — бесконечная, с массой узелков, которые неторопливо развязываются. И вот у тебя в руках уже две, три нитки — только тяни, только развязывай!

Рассказывая о своей поездке в Париж, Кольцов не мог не вспомнить Фролова. И пошел новый рассказ об удивительном повороте в жизни их общего давнего друга. Из чекистов он вынужденно, по велению партии большевиков, стал банкиром, работал в Турции и Англии, а в последние месяцы переселился в Париж, совладеет одной из крупных банкирских контор.

Следом возникла еще одна ниточка, еще одно воспоминание — о человеке, который сыграл важную роль во время поездки Кольцова в Париж. Он рассказал все, что знал и помнил о графе Юзефе Красовском (он же румынский барон Гекулеску). На самом же деле, если ему верить, он был обнищавшим русским дворянином Юрием Александровичем Мироновым. Это был уникальный экземпляр в коллекции персонажей, с которыми сводила Кольцова жизнь. Его бы показывать в цирке: единственный в России дворянин, который зарабатывал себе на кусок хлеба малопочтенной профессией «медвежатника» и другими головоломными аферами. Он даже ухитрился продать Эйфелеву башню: один раз богатому шейху, а второй раз — американскому миллионеру. Ни один из пострадавших обращаться в суд не стал.