Расстановка - [12]

Пользуясь тем, что на лестнице не было прохожих, Зернов высунул язык, а затем растопырил ладонь и показал зданию РСБ нос. Музыкант любил эксцентричные выходки. Впрочем, в здании, по адресу коего он гримасничал, прекрасно знали об этой черте его характера.

При давешнем верховнике Дельцине, Зернова угораздило попасть в поле зрения РСБ, он даже имел неприятную беседу с корректными сотрудниками этой зловещей службы — чуткую душу музыканта глубоко возмутила брутальная жестокость, с какой был тогда расстрелян парламент. По молодости он ходил даже на митинги протеста, с пятью богемными пьяницами пытался организовать «анархическую коммуну», раздавал у проходной оппозиционные газеты рабочим завода «Калибр». Но с тех пор прошло много лет, и Артема давно оставили в покое, как человека несерьезного, пусть и дурашливого, но вовсе не опасного. Тем более что образ его жизни с тех пор сильно изменился — вечеринки, женщины (хорошо хоть, жена не устраивала сцен по этому поводу), сейшены, концерты, эпатажные выходки вроде купания в городском фонтане или выгула свиньи на поводке по городским улицам (отделался штрафом, рассказывал в полиции анекдоты, уморил со смеху оперативников). Прослушивание телефона фиксировало фразу, коей музыкант часто щеголял, говоря о политике: «Мир спасти невозможно, будем веселиться». В конце концов, наблюдение с Зернова было снято.

Сейчас, стоя на лестнице, Артем позволил себе еще пару нескромных жестов в адрес хмурого дома, а затем с чувством исполненного долга обернулся и поднялся по лестнице к ажурному стеклянному зданию арт-салона «Кентавр». Широко улыбнувшись суровой вахтерше, он протянул ей, как обычно, кулек шоколадных конфет — «для внуков» — и заслужил ответную улыбку. Из всех завсегдатаев салона растопить ее каменное сердце смог, пожалуй, только он. Отчего-то вздохнув, Зернов вошел в выставочный зал. До открытия экспозиции оставалось минут пятнадцать, но в зале уже собрались урбоградские ценители прекрасного. Появление музыканта вызвало шумное оживление.

— Артем, привет!

— Здорово, дружище!

— Как дела?

— Ба! — воскликнул Зернов, широко улыбнувшись и раскинув руки — Знакомые все лица! Как дела, спрашиваете? Как сажа бела! Хорошо поживаем — на босу ногу топор надеваем! Сапогом траву косим, в решете воду носим!

Собравшиеся оценили острослова, раздался дружный хохот. Звонко рассмеялся студент училища искусств Вася Скороходов — худой и высокий парень лет двадацати. Ухмыльнулась ироничная Кристина Ароничева из молодежного журнала «Гипотекст». Залился тенорком журналист Перелесов, обладатель оригинальной узенькой бородки, странно соединявший глубокую эрудицию с бессистемным взглядом на мир. Захохотал громко и заразительно известный переводчик, драматург и поэт Айнур Касаимов, сочетавший открытое интеллигентное лицо с медведеподобным телосложением. Мило и скромно улыбнулась стройная блондинка Юлия Истомина, окончившая курс филологии, но вынужденная работать секретаршей в крупной торговой компании. Басом хохотнул Макар Прыгачев, рябой здоровяк, некогда искавший в арт-салоне, без успеха, работу охранника, и с тех пор привыкший посещать выставки, теперь уж без меркантильных соображений. Глумливо осклабился молодой, но прожженный политтехнолог с выцветшими волосами, на чьей круглой, розовой и носатой физиономии уже отпечаталось клеймо профессионального цинизма. А в задних рядах толпы глупо захихикали две девушки-студентки с круглыми овечьими глазками, не замутненными мыслью.

В разгар веселья дверь выставочного зала отворилась, вошел главный виновник собрания — художник Альберт Юрлов, приехавший загодя, но отлучавшийся на пару минут. На лице сорокалетнего живописца, бледном и несколько обрюзгшем от пьянства, выделялся крупный нос, покрытый сизоватыми прожилками. Не понимая, чем вызвано оживление собравшихся, он улыбнулся довольно уныло, обнажив мелкие зубы — желтоватые, прокуренные. Внимание толпы переключилось на него. Лишь Истоминой отчего-то не хотелось толкаться в толпе вокруг знаменитости. Вместо этого она подошла к Зернову, стоявшему поодаль, и помогла ему установить на подпорки расчехленный синтезатор. Они перебросились парой фраз, почти не слышных в общем гвалте, поднявшемся вокруг Юрлова. Вскоре после этого Истомина отошла, увлеченно и громко включившись в беседу с Перелесовым. Тот оживленно жестикулировал, горячо спорил, быстро и легко выдвигал доводы:

— А я говорю вам, дорогая госпожа Кристина, что именно идея урбоградского, местного нашего патриотизма, только и сможет воодушевить наших литераторов.

— Но почему же многие пытаются пробиться именно в столице?

— Да потому, что глупы! Глупость и стадное чувство, вот и все. Для столицы мы навсегда останемся провинциалами.

— Ну — мягко улыбнулась подошедшая Истомина — Не следует этого утверждать так категорично. Вот, к примеру, наш Айнур Касаимов стал известен далеко за пределами Урбограда. Дело ведь не в том, из какого города писатель, а в том, что он пишет…

— Это-то безусловно — воскликнул Перелесов с обычным для него энтузиазмом — Но при отсутствии общих идей должно же что-то одухотворять наших писателей, ведь вакуума не бывает…