Расследования комиссара Бутлера - [140]

— Может, мы вместе пойдем к моему другу Бутлеру? — сказал я. — И чашку захватим, а также и приборчик, который стоит у вас… где? В шкафу, наверно? Впрочем, если я знаю своего друга Бутлера, он сейчас объявится сам. Он, видите ли, очень нетерпелив.

В дверь позвонили.

— Если ты заранее знал результат, — сказал я Роману тем же вечером, — то зачем натравил на Шульмана меня?

— Операция по деморализации противника, — улыбнулся Бутлер. — После тебя мы его взяли тепленьким. Видишь ли, его компьютер был пуст, он все хранил в голове. Я мог арестовать его еще вчера или даже два дня назад, но такие люди от страха либо мгновенно раскалываются, либо врут до последнего, путая следствие и самих себя. Я думал, что после твоего наскока он врать не станет.

— Иезуит проклятый, — с чувством сказал я.

— А ведь этот человек, — задумчиво продолжал Роман, — мог стать великим физиком. Лауреатом каким-нибудь.

— Ты думаешь, сейчас он лауреатом уже не станет? — поинтересовался я.

— Наука есть наука. Получили же премии в свое время творцы атомной и водородной бомб.

— Не знаю, — сказал Роман. — Я бы не дал… Что меня в этой истории потрясло, Песах, так это наша израильская ментальность. Приезжает оле хадаш, физик. Хороший физик. Возможная гордость науки. И даже шапировской стипендии получить не может, потому, видишь ли, что никого из наших научных боссов теория фронтальных мировых линий не волнует. Не волнует настолько, что, когда Шульман выступил на семинаре в Технионе и рассказал о возможности полного прогнозирования личности, ему даже вопросов не задали. Вежливо похлопали — и все. Представь его моральное состояние. А на другой день… или через неделю — неважно… приходит к нему некто, напоминает о екатеринбургских дружках и предлагает неплохие деньги, побольше пресловутой стипендии, за то, чтобы Шульман открыл свое дело, занялся гаданием… в том числе для людей, бизнес которых, мягко говоря, далек от поисков справедливости на Земле.

— Я бы пошел в полицию, — сказал я.

— Не уверен. Если бы тебе предложили выбирать между кошельком и жизнью… А Шульман, действительно, храбростью не отличается.

— Но ты хоть понял, что он там открыл, этот Шульман? — спросил я.

— Наши эксперты сейчас разбираются, а Шульман их по возможности путает. Не потому, что действительно того хочет — просто вещи, которые ему лично понятны, он не может внятно объяснить. Есть, знаешь, такая категория ученых… Пока ясно одно: Шульман обнаружил (еще будучи в России, кстати), что Вселенная пронизана бесконечным количеством силовых линий слабого взаимодействия. Но линии эти протянуты не только от точки к точке, но и во времени — из прошлого в будущее. И, по идее, любое будущее можно сделать видимым — если научиться эти силовые линии различать и если расшифровать их очертания. В грубом сравнении это все равно, что сделать видимыми силовые линии магнитного поля. Помнишь школьный опыт? Кладешь железные опилки на лист бумаги, подносишь магнит и опилки мгновенно выстраиваются в причудливые фигуры…

— И для того, чтобы сделать видимыми мировые линии, понадобился кофе? — недоверчиво сказал я.

— Не сам кофе, а добавки. Плюс особый вид пластмассы, из которого сделаны чашки. Плюс усилитель, который, как ты сам догадался, стоял у Шульмана в шкафу…

— И непременно нужно, чтобы чашку переворачивал тот, чью судьбу нужно предсказать, — сказал я.

— Разумеется, ведь это твоя мировая линия должна проявиться на дне чашечки!

— Но ведь кляксы на дне еще ровно ни о чем не говорят! — воскликнул я. — Это как древнеегипетские тексты, их еще нужно расшифровать!

— А чем, по-твоему, Шульман занимался полжизни? Принцип он открыл давно, и первые опыты проделал, будучи еще доцентом в Екатеринбурге. А потом… ну, не борец он, ты же видел. Какие-то местные рэкетиры его вычислили быстрее, чем коллеги-физики. И он вынужден был предсказывать успех или провал ограблений.

— Ты хочешь сказать, что он сбежал в Израиль, спасаясь от российских преступников?

— Он-то? Чушь. Ты читал, как президент Малышев взялся в свое время за российскую преступность? Шефы Шульмана решили вывести его из-под удара и репатриировали в Израиль. А здесь к нему пришли. Мафия, как ты знаешь, международна, как ни банально это звучит.

— Тогда вот тебе другая банальность, — сказал я. — Научные открытия не должны делать люди, слабые духом. Иначе их используют вовсе не на благо человечества.

— Ах, — взмахнул руками Роман, — какие слова! Можно подумать, Сахаров был слаб духом. Или Оппенгеймер.

— Значит, — сказал я, не желая продолжать исторические аналогии, — бывшие гадатели на кофейной гуще, действительно, разбирались в мировых линиях?

— Нет, конечно. Без шульмановских добавок кофе почти не дает эффекта предсказания. Кое-что накопили, конечно, за сотни лет — сугубо эмпирически. Моя бабка, например… Я тебе не рассказывал?

И комиссар Роман Бутлер поведал мне историю о своей бабушке по материнской линии, предсказавшей на кофейной гуще, что внук ее будет большим человеком в Израиле. К теме русской мафии эта история отношения не имеет, и пересказывать ее я не стану.

— Кстати, почему мафия русская? — спросил я, когда весь кофе был выпит, а чашки вымыты — переворачивать их мы не собирались. — Почему русская, а не российская? Ты разве не понимаешь, что имидж русской алии от этого…