Расследованием установлено… - [20]

И главное, что он испытывал — это страх, который возрастал с каждым часом приближения к Ленинграду, хотя ничто не предвещало близкого конца его новой карьеры. К роли двойника уже можно было в какой-то степени привыкнуть. Ведь это уже было не первое возвращение Павлова в качестве агента иностранной разведки в Ленинград. Он стал им еще во время первого путешествия на судне «Профессор Визе» около года назад.

Тогда еще не поздно было, сойдя на берег, признаться в совершении преступления, снять с души тяжкий грех и ношу страха перед разоблачением. Путь в родной дом еще не был закрыт. Но с чем сошел после того рейса на ленинградский берег Павлов? С контрабандой, приобретенной на сребреники, полученные за предательство, Он сошел двурушником, который не мог сказать правду ни одному, даже самому близкому, человеку. Он лгал, когда дома прятал в полиэтиленовом мешочке валюту, когда дарил родным подарки, когда рассказывал о своем плавании. Он должен был лгать и бояться лишь своего разоблачения.

У него тогда еще была надежда, что он получит настоящую, желанную цену за совершенное. Но надежда эта не крепла, а таяла с каждым днем. И Павлов прекрасно понимал это. Понимал, что он полностью оказался во власти иностранной разведки и что коготок его будет увязать все больше и больше. Можно, пожалуй, поверить Павлову, говорившему что он обрадовался, когда в Рио-де-Жанейро к нему не вышли на связь. Он был бы, может быть, и рад, чтобы оборвалось, окончилось его знакомство с «пожилым» и «молодым» немцами, чтобы кончилось, как в страшном сне, — пробуждением.

У Павлова не хватило духу заявить следователю, что его мучит совесть и раскаяние за содеянное им. Только в своем последнем слове на заседании трибунала он скажет: «Я не достоин жить среди советских людей. Я не могу смотреть им в глаза». Это будет сказано за несколько часов до вынесения ему сурового приговора.

До ареста Павлов мог смотреть в глаза людям, которых предал, он мог и надеялся жить среди них и служить против них. А недоволен, разочарован он был своими хозяевами. И причины у него для этого, надо признаться, были. Что огорчало, угнетало Павлова? Его недооценивали. Разве о такой карьере мечтал он, опуская конверт с письмом в почтовый ящик в норвежском порту Олесунн! Он видел себя крупной фигурой, за которую ухватится западная разведка. Он мнил себя выдающимся ученым, которого оценят по-настоящему в «свободном» мире, а посему и встреча с ним и разговоры будут вестись на высшем, достойном его, Павлова, уровне. А его хозяином стал какой-то угрюмый верзила, безымянный немец, говорящий на плохом английском. При первой же встрече ему сунули 800 марок и без долгих разговоров сказали, что надо сделать до следующей встречи. Ему лишь сулили шикарную жизнь в том мире, говорили о каких-то суммах, положенных на его счет. Но ни разу не сказали, сколько накопилось денег, в каком банке, когда и как он сможет ими воспользоваться. Как мелкому филеру, тайком при встречах совали понемногу то марки, то песеты, то доллары. Павлов очень скоро понял — главная забота его шефов заключалась в том, чтобы агент Рольф Даниэл действовал как можно дольше. И не он, Павлов, им нужен, а информация, которую можно через него получить. И хотя его хозяева работали профессионально, Павлов обижался на их бесцеремонность, никак не мог свыкнуться со своей жалкой ролью.

Павлов как-то не выдержал и поделился своими обидами со следователем. Его, например, оскорбило то, что, не испросив у него согласия, его на ходу передали новым хозяевам — американцам. И произошла эта церемония на панели перед затрапезным отелем с громким названием «Президент». И окрестили его новые хозяева неудачно: «Рольф Даниэл». Откуда им было знать, что в одном доме с ним живет эрдель, глуповатый раскормленный пес по кличке Рольф. И платили Павлову мятыми мелкими купюрами. И с днем рождения не поздравили.

Но не в этом, не в этих мелких уколах самолюбия было дело: Рольфа Даниэла, когда он возвращался из плавания в Ленинград, страшило другое. И настроение его было куда хуже, чем при возвращении из первого рейса. Во время встреч в зарубежных портах со своими хозяевами Павлов «дергался». Как его ни успокаивали, он продолжал опасаться. Но это были какие-то считанные минуты, встречи происходили на чужих берегах, среди чужих людей, которые его опекали. Теперь же Павлов оставался один, и «дорогой друг» должен был действовать на свой страх и риск и, что самое главное, быть чужим среди своих. А это куда труднее.

Павлов не случайно раньше времени вскрыл тайник в блокноте — ему не терпелось узнать, что предстоит ему делать в Ленинграде. И, ознакомившись с инструкцией, он окончательно убедился: на Западе он своим шефам не нужен. Не нужен им и «плавающий» Павлов. Американской разведке необходим агент, действующий в Советском Союзе, в Ленинграде. Ясно Павлову стало и другое — от него потребуют целенаправленного сбора информации, интересующей ЦРУ. Все, что от него узнали во время плавания, — это были только «цветочки», настоящей работы от него ждали только теперь, когда Павлов сойдет с корабля и обоснуется в Ленинграде. Разные каналы связи, рассчитанные на долгое время, свидетельствовали о том, что теперь от Павлова почти ничего не будет зависеть, он полностью в руках своих хозяев.