Расследование - [16]

Зам генерального был несколько разочарован: когда я коротко рассказывал об однокласснице Р., ставшей потом тоже достаточно известной личностью, он успокоился и опять стал делать заметки на листке бумаги, кивая иногда головой в такт моим мыслям, однако ясно было, что такая новость не вызывает особого интереса и восторга: вполне возможно, что он уже составил примерный ответ на моё предложение. Несмотря на начальную благоприятную реакцию, дело шло не слишком удачно, я уже чувствовал внутреннее недовольство зама, почти со скукой слушающего белиберду о событиях тридцатилетней давности, он уже почти не скрывал, что это ему неинтересно, и я видел, как мои шансы зацепиться здесь уменьшаются и почти приближаются к нулю; надо было что-то делать, и первоначальные идеи не могли уже помочь и пробить апатию скучающего мастодонта. Я замолчал и весь напрягся, и наконец ассоциации выдернули на поверхность одну случайную догадку, которая могла оказаться в принципе и достоверной. – «Вообще знаете ли, то, что я вам сейчас рассказывал, достаточно обычно и не так интересно. Но есть такая вещь, о которой, по-моему, никто не догадывается. Дело в том, что отец Р. работал в спецслужбе, причём служил там не какой-нибудь мелкой сошкой, нет, он был полковником, и представьте себе картинку: с одной стороны – сын, один из символов вольнодумства и стремления к свободе, и с другой стороны – его отец, призванный со всем этим бороться, и к чему такое противостояние должно было привести.» – «Это вы серьёзно?» – Он бросил карандаш и уставился на меня, пытаясь, видимо, понять, разыгрываю я его или говорю правду, но явных причин не доверять мне не существовало, и он немного растерянно хлопал глазами: наконец-то я смог заинтересовать его по-настоящему, и дело выглядело уже по-другому. – «Так-так, понимаю.» – «Вам теперь ясно, какую интригу можно тут построить, и ведь это объясняет его мучительные метания, и все его срывы, и бесконечные пьянки, когда он старался забыть о противостоянии – вы подумайте с кем – с родным отцом!» – Я тоже начинал верить в то, что говорил сейчас, придумывая почти на ходу будущую интригу, не уступающую самым лучшим и известным детективам, ну а на собеседника это произвело огромное впечатление: он выпрямился в кресле, и тоже, возможно, прикидывал, что может дать такой сюжет. Теперь впечатление было сильным и захватывающим, и надо было использовать его до конца. – «Ну так что, такая биография интересует ваше издательство?» – Он очнулся и пожевал губами, возвращаясь с небес на землю, где требовался уже другой, чисто деловой подход. – «Что я могу сказать? Такая книга может заинтересовать наше издательство. Но когда она будет готова?» – Он уставился на меня уже не с недовольством, а с интересом. – «Может, полгода, может – чуть больше.» – «Ну вот тогда и поговорим.» – «А насчёт договора?..» – «Какого договора?» – «Ну, хотя бы предварительного – на издание.» – «Знаете что, мы подобных вещей не делаем: даже с известными писателями. А что уж говорить об изданиях, у которых есть пока только идея? Так что – делайте книгу, а там поглядим. Там видно будет.» – Он заметно торопился, и я встал. – «Делайте, делайте книгу. И знайте, что лучших условий вам сейчас никто не предложит. А в большинстве издательств вас вряд ли станут даже слушать – с одной-то голой идеей.» – Я не знал, так ли это на самом деле, но в ближайшие несколько дней стоило это проверить, и я вежливо попрощался с замом генерального и выдающимся писателем, который на прощание даже привстал с кресла, и обратно по кротовым переходам вылез на улицу. День кончился, и это было последнее дело на сегодня. Уже можно было открывать списки приобретений и потерь, куда попадало то, что я отдал и получил в квартире бывшего учителя; но нельзя было забывать и опыта, полученного в издательстве: их не интересовал Р. как личность, и главным выглядело всё скандальное и тайное, что было с ним связано, и к воссозданию чего я неожиданно сам приложил руку. Теперь нельзя было отступать, и мои поиски получали определённую направленность, так явно расходившуюся с первоначальным замыслом, понемногу тускневшим и уступавшим место другой реальности, жестокой и неприятной и мне, будущему её создателю, и возможно, многим другим, ждущим от искусства немного света и тепла.

Домой я добрался почти в шесть часов, когда ещё вовсю светило солнце и было душно, как в конце лета. В квартире стояла тишина, родители уехали в деревню на месяц, чтобы заниматься овощами и фруктами, и я мог сосредоточиться на своём деле. Я быстро разогрел и поел приготовленное заранее, и занялся тетрадью с воспоминаниями учителя: надо было наконец узнать, за что я отдал деньги.

Тетрадь была тонкая, в двенадцать листов, разлинованных в клетку, но заполнена она оказалась не до конца, а чуть больше чем наполовину: видимо, не так уж много мог вспомнить учитель о своём великом ученике. На обложке стояла фамилия и цифра «три» – порядковый номер тетради во внутренней иерархии учительского архива, а на обратной стороне обложки – дата записи: число примерно десятилетней давности. То есть записи отделяло от событий больше двадцати лет, на которые наверняка наросли поздние наслоения.