Рассказы - [24]
Марков ругался на дворе, требовал показать товар, о котором говорилось на пароходе. Это в другом сарае.
Сингалез кивнул на гориллу и весело сказал:
— Бокс! Бокс!
Все вспомнили Храмцова. Но Марков торопил. Люди были отпущены на час.
В другой сарай уже не решились войти сразу — через двери глядели. Там, полулёжа на рисовой соломе, пузатый оранг искал в голове у другого. Оба оглянулись на людей. Они глядели спокойно, даже с ленивым любопытством. Рыжая борода придавала орангу вид простака, немного дурковатого, но добродушного и без хитрости. Другая обезьяна была его женой.
— Леди, леди, — объяснял хозяин.
У Леди живот был таким же пузатым, как и у её мужа. Большой рот, казалось, улыбался.
Асейкин захохотал от радости. Он совсем близко подошёл. Сингалез его не удерживал. Асейкин уже поздоровался с орангом за руку. Сингалез утверждал, что обезьяны эти совершенно ручные, что, если их не обижать, с ними можно жить в одной комнате.
Все осмелели. Оранг тёмными глазами разглядывал не спеша всех по очереди. Марков ругался:
— Это же пара: разделить, так он от тоски сдохнет. И ведь этакие деньги!
Оказалось, не поняли: эти деньги сингалез хотел за пару, он их только вместе и продаёт.
Марков повеселел. Он заставил сингалеза поднять оранга, провести; он уже хотел, как у лошади, глядеть зубы.
Нет, цена действительно сходная. Разговор шёл уже о кормёжке.
Асейкин без умолку болтал с орангом. Он хлопал его по плечу и переводил свои слова на английский язык.
— Поедешь с нами, приятель. Ей-богу, русские люди неплохие. Как звать-то тебя? А? Сам не знаешь? Тихон Матвеич! Слушайте, — кричал Асейкин, — его Тихоном Матвеичем зовут!
Асейкин совал ему банан. Тихон его очистил. Но супруга вырвала и съела.
— Не куришь? — спрашивал Асейкин.
Тихон взял портсигар двумя пальцами, Асейкин пробовал потянуть. «Как в тисках!» — с восхищением говорил Асейкин. Тихон держал без всякого, казалось, усилия. Он повертел в руках серебряный портсигар, понюхал его. Сингалез что-то крикнул. Тихон бросил на солому портсигар.
Марков ворчал:
— Ещё табаку нажрётся да сдохнет…
Сингалез объяснял, чем кормить. Нет! Ничего не понять. Наконец решили, что сингалез сам доставит обезьян — Тихона и его Леди — и корм на месяц и там покажет на деле, чего и сколько в день давать.
Марков долго торговался. Наконец Марков дал задаток.
Капитан пришёл поглядеть, когда Тихон с женой появились у нас на палубе. Капитан бойко говорил по-английски. Сингалез его уверил, что этих орангов можно держать на свободе. Кормёжку — всё сплошь фрукты — привезли в корзинках на арбе, на тамошних бычках с горбатой шеей. Сингалез определил дневную порцию. Пароходный мальчишка Серёжка успел украсть десятка три бананов и принялся дразнить Тихона. Марков стукнул его по шее. Тихон поглядел и как будто одобрил. Асейкин сказал: «Ладно, что не Тихон стукнул, а то бы Серёжкина башка была за бортом». Серёжка не верил, пока не увидал, как этот пузатый дядя взялся одной рукой за проволочный канат, что шёл с борта на мачту, и на одной руке, подбрасывая себя вверх, легко полез выше и выше. Обезьяны ходили по пароходу. Их с опаской обходили все, хоть и делали храбрый и беззаботный вид. Фельдшер Тит Адамович глядел, как Асейкин играл с Тихоном, как наконец Тихон понял, чего хотел радист. Тихон взял в руку конец бамбуковой палки, за другой держал Асейкин. И вот Тихон потянул конец к себе; он лежал, облокотясь на люк. Он не изменил позы. Он легко упирался ногой в трубу, что шла по палубе. Да, а вот Асейкин как стоял, так на двух ногах и подъехал к Тихону Матвеичу.
— Як он захворает, — сказал фельдшер, — то пульс ему щупать буду не я.
— Тьфу, — сказал Храмцов, — это сила? Что, потянуть? А ну!
Храмцов держал за палку. Он дёрнул рывком и чуть не полетел — оранг выпустил конец. Храмцов снова бросился с палкой. Тихон поднялся, в упор глядя на Храмцова.
— Бросьте! — крикнул Асейкин.
Марков уже бежал, крича:
— Ты за неё не платил, так брось ты со своими штуками!
Но Асейкин уже хлопнул Тихона по плечу:
— Знаешь что?
Тихон оглянулся. Асейкин протянул ему банан.
— А я вам говорю, что я из него верёвку совью, — говорил Храмцов и, расставив руки бочонком, как цирковой борец, важно зашагал.
Но фельдшер Тит Адамович накаркал беду. Ночью леди-оранг стонала. Стонала, как человек стонет, и все искали на палубе, кто это. Стонала она, а Тихон держал её голову у себя на коленях и не спал. Марков побежал, разбудил фельдшера. Тит Адамович сказал, что можно компресс на лоб, но кто это сделает? Холодный компресс. Но если Тихон обидится? Тихон что-то бормотал или ворчал над своей женой. Марков требовал, чтобы фельдшер дал хоть касторки. Касторки Тит дал целую бутылку, но Марков только стоял с ней около, да и не очень около, шагах в трёх.
— Да ты сам хоть пей! — крикнул Храмцов. — Чего так стоишь?
Асейкин сидел в радиокаюте, и к орангу до утра никто не подходил.
Наутро все три компаньона ругали Маркова: обезьяна сдохнет, а Тихон от тоски в воду кинется или сбесится, ну его в болото!
Асейкин один сидел рядом и глядел, как Тихон заботливо искал блох у жены в голове. Он даже хотел помочь, когда Тихон взял жену на руки и понёс её в тень. Какая-то мошкара увязалась ещё с берега; Тихон отмахивал её рукой от больной жены. Леди часто дышала с полуоткрытым ртом, веки были опущены. Асейкин веером махал на неё издали. Но Асейкин просил, чтобы заперли воду, чтобы сняли рукоятки с кранов: оранг их умел открывать. Он наконец оставил жену и пошёл за водой, это было ясно: он пробовал открыть краны. Он пошёл к кухне, возбуждённый, встревоженный. Он шёл, как всегда, опираясь о палубу, но в дверях кухни он встал в рост, держась за притолоку, искал глазами воды. Повар обомлел: он не знал, что собирается делать Тихон, другая дверь была завалена снаружи каким-то товаром, её нельзя было открыть. Повар боялся, что Тихон обожжётся обо что-нибудь или ошпарится — обидится, взъярится, и тогда аминь. И повар потерянно шептал:
