Рассказы - [51]

Во дворе собрался народ. Девушки рядами стояли у крыльца и с немым ужасом смотрели на заострившееся лицо Феди. Черноглазая стройная девушка повернулась к подругам.

— Пойдем, девушки, нарвем ему цветов.

Хозяйка угостила меня горячей лепешкой, а хозяин подарил барашковую шапку. Масло на лепешке застыло, шапку я забыл на подоконнике.

Дед строгал гроб. Девушки принесли красные цветы и положили у изголовья Феди.

У калитки остановился наш комиссар товарищ Ярчук и крикнул:

— Эй, живо там, стройся! Выходим.

Хозяйка сунула в мой карман несколько лепешек, а черноглазая девушка высыпала мне на ладонь горсть слив. Дед надел на себя гроб, как тулуп, и перенес на крыльцо. Девушки подняли Федю, подостлали цветистое рядно и уложили в гроб.

— Вчера еще вечером танцевал с нами, — вздохнула одна из них.

Батальон строился. В версте от села шел бой. Черноглазая девушка взглянула на подруг и движением бровей заставила их смолкнуть. Как челнок, уходящий от берега, поплыла тихая песня:

Ой, не вейся, черный ворон.

Над солдатской головой.

Я вышел на улицу. По моим щекам катились слезы, сливы выскользнули из дрожащих рук и рассыпались в пыли. Но сердце мое сразу стало легким и дома показались родными и близкими.

Генерал

Дело было в середине августа 1920 года.

Алеша Кудряшов только что встал после тифа. Бледный, с ввалившимися глазами, едва держась на ногах, он натянул на худую веснушчатую грудь полосатую тельняшку, надвинул на бритый затылок матросскую бескозырку и, прицепив к поясу «верный» наган, направился в политотдел.

— Хватит! Нанюхался госпитальной дряни. Весь польский поход провалялся. Не укуси меня эта дурацкая пуля под Иркутском да не приласкай самарская вошь, я бы уже побывал под Варшавой… Ну да ладно, Врангель еще в Крыму. Даешь!

Напрасно отговаривали его товарищи. Кудряшов был непреклонен. Три дня спустя он уже сидел в поезде, оставив за спиной Самару. В документе, лежащем у него в кармане, значилось: «Направляется через Москву в Харьков в распоряжение штаба Южного фронта по собственному желанию как выздоравливающий».

На черном поле его матросского бушлата был привинчен революционный орден.

Кудряшов спешил. Остался только один генерал, дерзнувший скрестить оружие с революцией. И Кудряшов хотел быть участником этой дуэли.

В его жизни уже были отмечены этапы славного революционного пути: флотская служба, кружок и партия с четырнадцатого года, участие в организации Красной гвардии, бои под Гатчиной с Красновым и на фронте против оккупантов; потом Волжская флотилия, борьба с эсерами; бронепоезд «Петроградский пролетарий», чехи, колчакия…

Славный путь комиссара бронепоезда прервала шальная пуля под Иркутском. Кудряшов уже выздоравливал в самарском госпитале, когда подкрался к нему тиф. Он прошел ледяные высоты и горячие бездны сыпняка, в бреду он пролетал через мрачные обрывы скал, блуждал по никогда не виданным горным тропам, где из-за каждого камня на него ощеривались стаи волков в погонах.

Едва придя в себя, Кудряшов попросил дать ему газеты. Революция шла на запад. Красные крестины Европы должны были совершиться под Варшавой… А он в постели…

Дважды потрясенный организм с трудом восстанавливал силы. Но Кудряшов должен был поправиться — его ждал фронт, и он поправился.

Столица показалась Кудряшову вымершей. Только около вокзалов теснилась голодная, обтрепанная толпа. В ней преобладал серый шинельный цвет.

На Курском вокзале Кудряшов встретил приятеля. Тот тоже пробирался на юг. На следующий день им удалось устроиться в штабном вагоне какого-то сборного поезда. К вечеру они тронулись в путь.

Дорога от Москвы до Харькова длилась шесть дней. Для того времени ехали быстро.

Харьков поразил друзей. Это был настоящий рай. Смуглолицые украинки нанесли к поезду столько продуктов, что Кудряшов, которому в то время ржавая селедка казалась самым завидным лакомством, совершенно растерялся.

— Сто карбованцев!

— Двести карбованцев! — нараспев зазывали торговки.

В полевой сумке Кудряшова нетронутым лежало восьмимесячное жалованье — в желтых тысячерублевках.

Расположившись на каменных ступеньках вокзала, они с товарищем, не сходя с места, уничтожили по три порции жареного барашка и, чтобы достойно завершить пир, разрезали красномясый арбуз. Как говорится: «Ели, пили и морду мыли».

— Ну, погоди, Врангель! — сказал Кудряшов, поднимаясь и оправляя на боку наган. — Погоди ж!

С вокзала приятели прямиком направились в штаб Южного фронта, чтобы получить назначение на передовые линии.

Кудряшов приехал в Харьков как раз в ту пору, когда Фрунзе, герой Уфы, вступил в командование врангелевским фронтом.

В штабе был порядок, как в аптеке. Алеша очень удивился, когда ему дали две длинные анкеты, каждая в тридцать четыре вопроса. Без заполнения этих анкет даже по стали смотреть его документов.

Сдав анкеты и документы, он пошел разыскивать товарища. Тот уже получил назначение. Его часть находилась в вагонах на путях, недалеко от вокзала.

Он предложил Алеше заночевать у него.

Вечером в городском красноармейском клубе перед ком — и политсоставом гарнизона должен был выступить командующий фронтом с большим докладом о значении врангелевского фронта и необходимости его ликвидации.