Рассказы - [2]

«Ну, вот ты и миллионер, – сказал я себе в один прекрасный день, –ты хорошо преуспел». Что же касается рогов, то их я приобрел еще до свадьбы, а потом носил всю жизнь, и если вы, моя дорогая, приняли мое безразличие за слепоту, значит, вы еще глупее, чем я думал. О, если бы вы хоть раз могли объяснить свою измену любовью! Но куда там! Мы обменивались лишь дежурными репликами. И когда вы, погрузив свой небесный взгляд в мой – мрачный, сказали то, что, как вам было известно, я и сам уже знал, то, что я принял в уплату за ваше имя, приданое и те преимущества, которые давал мне союз наших фирм, когда вы прошептали свое: «Барнабе, я беременна», я чуть было не прыснул и едва удержался, чтобы не ответить: «И я тоже». Воображаю, какую бы вы скорчили физиономию. Но нет, я поднес руку к губам, я тихо воскликнул: «Ах!» До чего же гнусная сцена!

Итак, Барнабе Ламбертен никому не оставит свое имя, ибо имя моего отца исчезло навсегда. Правда, это отнюдь не мешает Монике, которой отлично известно, как мало я виновен в ее появлении на свет, мило снисходить до своего отца - деревенщины– ни дать ни взять героиня Жоржа Онэ[4]. Эта очаровательная малютка унаследовала все добродетели мамаши, а у той их – кот наплакал!

Значительность моего посмертного дара Элен де Жувансель позволяет мне заявить с полной ответственностью: единственное, что заслуживает в ней пристального внимания, – это пара круглых, розовых, аппетитных ягодиц. Ей так и не удалось заставить меня поверить, что она получала со мной то наслаждение, какое изображала. Она прилагала, правда, большие к тому усилия, но мне незачем ее благодарить – я и так ей хорошо платил. Что же касается искренних слов любви, то я никогда больше не слышал их с тех пор, как мне исполнилось двадцать лет, – но эта история вас не касается, – и пусть Элен поостережется их произносить! А если она все-таки позволит себе такое кощунство, я разрешаю ее Флорану вкатить ей парочку оплеух – это его утешит, да и ее тоже.

Что же до вас, драгоценные мои избиратели...

За справедливым возмездием должна была бы последовать обычная порция фимиама...

...Вы, конечно, ждете финального тремоло – свобода, равенство, братство и прочее в том же духе. Подохнешь со смеху! Я уж не говорю о тех, кто подбирал крошки с моего стола, – о Бертело, о Монтескурах или о том господине, который научил меня вкладывать сотни в государственную казну с тем, чтобы они возвращались ко мне миллионами: я имею в виду мсье Мистрака, эту старую задницу...

Последнее слово вылетело из круглого ротика нотариуса еле слышно.

– ...который подмигивает, рассуждая о гражданском кодексе, о снижении налогов, о махинациях с договорами, точно какой-нибудь грязный пакостник во время стриптиза. Я не говорю о тех мини-комбинаторах, которые хором в двенадцать глоток скажут нужное «да[5]». Или о тех мерзавцах, которые родную дочь продадут за цветную ленточку в петлице. Но я обращаюсь к тебе, Робино, ведь ты не имеешь дела с избирателями. Известно ли тебе, что всякая сволочь прикрывается законом, как голый – штанами? Нет, тебе это не известно, осел бельмастый, как не известно тебе и то, что невозможно быть порядочным в непорядочном мире. Те, кто сидят сейчас на помосте, только этим и утешаются, взгляни – они как воды в рот набрали. Но в толпе зевак найдутся, пожалуй, еще и такие, которые верят в право, закон...

Я был переизбран кретинами. Почему? Во-первых, потому, что однажды я был уже избран. Во-вторых, потому, что я ничем не нарушал их мирного житья-бытья. Они ведь привыкли сидеть в своей тине. Политика? О-ля-ля! Все вы целиком и полностью доверились мне. Мои миллионы... я ведь обязан ими вашей трусости и еще – не забывайте! – вашей жадности; знаю я ваши рассуждения: ах, как ужасно, что всякие жулики наживают миллионы на тяжком труде честных людей, но, коль скоро это разрешается, почему бы и мне не попробовать?!

В моем щедром завещании оставлены средства на постройку приюта, где будут медленно подыхать те, кто загробил свою жизнь, создавая мне капитал. Вы-то об этих несчастных знаете: ведь не вообразили же вы себе, что денежки упали на меня с неба?! А еще вы разобьете на них парк, который окрестите Парком увеселений имени Барнабе де Савиньоля (Биби?) и украсите его олимпийским бассейном, миниатюрным полем для игры в гольф и каруселью с деревянными лошадками, которая приводит в ярость папаш наших прелестных детишек. И знаете (если бы я уже не был мертв, я бы подох со смеху!), вы будете искренне благодарны мне за все. Благослови, о господи, этого покойничка за то, что он оказался таким добреньким и не прихватил свои миллионы с собой на тот свет!

Ну, а теперь закрывайте ярмарку! Пускай префект, и мои вдовы, и мои заместители – как в муниципалитете, так и на брачном ложе, – убираются отсюда и помалкивают. Бегите, грызитесь из-за наследства! Но ни слова здесь – иначе я разорю всех!

Нотариус сложил листки. Трибуна опустела в мертвом молчании. Все шли, не поднимая головы. Гроб со своими пышными кистями и «искренними соболезнованиями» так и остался у ворот. Пошел дождь, звонко стуча в пустоте вокруг покойника...