Рассказы - [11]

Я читал «Гиперболоид инженера Гарина» — и мне не хотелось смотреть ни на какие марки в мире.

— Гвиана! Постидж Бритиш! — орал он и совал мне под самый нос раскрытую записную книжку. Между страницами лежала какая-то выцветшая марка. Ничего привлекательного в ней не было.

— Ты что, совсем рехнулся со своей филателистикой? Подумаешь — Гвиана! Да на ней даже зубцов нет, — сказал я.

— Филателистика! Не филателистика, а филателия, — обиделся Орька. — Даже правильно слово сказать не умеешь. А зубцы на марке не обязательны.

Он положил записную книжку на стол и стал вытаскивать из-под куртки рассыпающийся дряхлый каталог. И тут я заметил, что у него дрожат руки. С ним творилось что-то неладное. Кто его знает, может быть, он и правда сошел с ума? Я слышал, что одержимые какой-нибудь сильной страстью люди иногда кончают сумасшествием.

— Вот она, — сказал он, перелистывая каталог. — Вот. Смотри.

На странице жирными буквами был отпечатан заголовок:

Great Britain

Ниже была нарисована точно такая марка, которую принес Орька, и что-то написано мелкими буквами, тоже по-английски.

Я знал, что Орька не понимает по-английски, Юлия Карловна никогда не ставила ему оценки выше тройки, и поэтому удивился.

— Ты разве прочитал, что здесь написано?

— Конечно, прочитал! Два часа переводил, — с гордостью сказал Орька. Здесь написано, что это первая в мире почтовая марка, что она выпущена в тысяча восемьсот сороковом году и что тираж ее неизвестен.

Мне не хотелось обижать Орьку. Я взял записную книжку и посмотрел на марку. Все-таки первая в мире.

— Ну, как? — спросил Орька. Глаза его блестели. Он смотрел на меня в упор. Он ждал, наверное, что я похвалю марку.

Я попытался:

— Ничего марочка. Сейчас, правда, выпускают покрасивее.

Орька открыл рот, захлебнулся воздухом и начал краснеть. Краснел он всегда пятнами, начиная с шеи. Он смотрел на меня с величайшим презрением. Наконец он махнул рукой и выговорил:

— Эх ты! Да ты знаешь, что это такое? Это же автомобиль! Это два автомобиля. Два самых лучших автомобиля. Две «чайки», если хочешь.

Теперь я испугался. Точно: Орька начал заговариваться. Он в самом деле рехнулся. При чем здесь «чайки»? Я смотрел на Орьку во все глаза.

— Ну, чего смотришь? — сказал Орька. — Мы продадим эту «Гвиану» и купим себе автомобиль. Мало будет одного — купим два. Понял?

— Нет, Орька, не понял, — сказал я. — Кто тебе даст за эту марку столько денег?

— Не веришь? Смотри. Смотри, сколько она стоит, — он ткнул пальцем в каталог.

Я посмотрел. Справа, после слов «тираж неизвестен», мелкими буквами было напечатано: «International auction committee estimate 100000 dollars USA».

У меня в груди подпрыгнуло и упало сердце. Я сразу вспотел. Для того чтобы понять эту фразу, не нужно было иметь пятерку по-английскому.

Перед моими глазами на столе сияло розовое чудо. Орька возвышался надо мной, как монумент.

— Сто тысяч… — пролепетал я.

— Сто тысяч, — сказал Орька. — Золотом.

Моя голова понемногу остывала. Я приходил в себя. Я начал сомневаться.

— Орька, ее не купят, — сказал я.

— Купят! — уверенно сказал он.

— Интересно, какой дурак заплатит за клочок старой бумаги сто тысяч, да еще золотом?

— Государственная коллекция. Они покупают редкие марки.

— Орька, а вдруг она не настоящая?

— Еще что? — сказал Орька. — Будь спокоен. Я собираю марки с третьего класса.

— Все-таки нужно кому-то показать.

— Нужно, — сказал Орька. — Но кому?

Мы сели и стали думать. Минут через пять Орька сказал:

— Есть! Знаю! Завтра мы понесем ее в музей и покажем Гуковскому. Он тоже филателист.

Через час моя тетя прогнала Орьку домой. Я пошел его провожать. Нельзя было отпускать Орьку одного с таким сокровищем. Мало ли что могло случиться.

Город спал. Глухая темнота заливала улицы и переулки. Мы спотыкались о камни мостовой, налетали друг на друга, оступались в выбоины и мечтали.

— Две легковых машины, — говорил Орька. — Самых лучших. Две «чайки». Для всего класса. Одну для мальчишек, другую для девчонок.

— А себе по велосипеду, — добавлял я.

— Два волейбольных мяча. Один девчонкам, другой нам.

— Тогда надо и сетки.

— Фотоаппараты, — сказал Орька.

— Борьке Линевскому боксерские перчатки.

— Электрическую машину.

— Какую еще электрическую машину?

— Которую мы разбили в физическом кабинете, помнишь?

— А, ту самую? Купим!

— Горны, — сказал я. — Пионерские горны.

— И новые барабаны.

— Слушай, а что, если на летних каникулах всем классом махнуть в Москву?

— Махнем, — сказал Орька.

Так мы дошли до Орькиного переулка. Около дома Орьку уже поджидала мать.

— Ты где шатаешься, паршивец? — спросила она. По голосу я понял, что и мне лучше не попадаться ей на глаза.

— Ты не забудь, — шепнул Орька. — Завтра в одиннадцать.

В нашем городе заведующего краеведческим музеем Алексея Николаевича Гуковского все считали чудаком.

Алексею Николаевичу было на вид лет шестьдесят, но держался он очень прямо, и ветер трепал на его голове пепельно-серые волосы. Зимой и летом Гуковский ходил в одном и том же сером плаще с одной пуговицей. На боку у него висела зеленая парусиновая сумка от противогаза, в которую он собирал голыши на берегу реки, корни каких-то растений, семена и просто комья земли с кукурузных полей. Он жил один при музее, в тесной комнатушке с окном, выходящим на задний двор, заваленный древними могильными плитами, каменными щербатыми крестами, жерновами и старыми ящиками.