Рассказы веера - [17]

– Я не вижу, дорогая Мари, вашей знаменитой соломенной шляпы – вот что меня удивляет, – улыбнулся Аренберг. – Что с ней сталось? Немедленно укажите мне, где она?

Ламбаль рассмеялась:

– Нет-нет, с нею не произошло никаких неприятностей. Она ждет вашего внимания.

И принцесса подвела Аренберга к небольшому пузатому секретеру, на крышке которого лежала шляпа, переполненная пожертвованиями.

Между тем всезнающая Голицына, наблюдая за Ламбаль и Аренбергом, говорила Варваре Александровне:

– Как вы думаете, княгиня, сколько лет этой красавице? Не пытайтесь угадать. Ей уже за сорок. Да, да! А вы думали двадцать пять? Годы, кажется, скользят по ней, как капли воды по полированному мрамору, не оставляя никакого следа.

– Это невероятно, – прошептала Шаховская, не отрывая глаз от красивой пары, и, тут же вычислив, что принцесса на два года старше ее, добавила: – Совершенно невероятно!

– Вот что значит остаться вдовой в восемнадцать лет и быть настолько умной, чтобы уберечься от нового замужества. Что старит женщину, дорогая? – пустилась в рассуждения Голицына. – Муж, дети, неверные любовники. Принцесса сумела избежать этого, а результат вы видите сами.

– Такая красавица – и жизнь монахини? В это трудно поверить.

– И все же это так. Тут умеют злословить – уж поверьте мне! Если бы нашелся хоть малейший повод, от безупречной репутации Ламбаль не осталось бы и следа. Люди не прощают ни знатности, ни красоты, ни богатства. А здесь все разом! Да еще исключительное доверие королевской четы. Мария-Антуанетта обходится с принцессой, как с родной сестрой. Это ли не причина для самой жгучей зависти!

                                      

Усадьба Мари Ламбаль с огромными, вероятно еще помнящими ее деревьями, находится в районе, отдаленном от парижского центра. В XVIII веке, когда сюда съезжались гости принцессы, это был, конечно, пригород столицы. Сейчас на территории ее усадьбы располагается посольство Турции. Но мемориальная табличка у ворот напоминает о страшной судьбе Ламбаль, жертве революционного террора.

– А что это за кавалер рядом с нею?

– Как, вы не узнали? Я указывала вам на него на нашей прогулке в Булонском лесу. Помните? Это принц Аренберг, красавец вдовец... Столько дам и девиц влюблены в него, а он влюблен в революцию – это портит все дело.

– Я видела его всего мгновение, – задумчиво произнесла Шаховская, – оттого и не узнала.

В это время к собеседницам подошла Елизавета. Шаховская спросила дочь:

– Ну как, ты довольна, дитя мое? Вижу, вижу – ты очень переволновалась.

– О да, матушка! Я чувствую такую усталость, что едва стою на ногах. Может быть, мы уедем?

– Ни в коем случае! – возмутилась Голицына. – Что это с вами, дорогая? Что за капризы? Это против всех правил.

– Нет-нет, мне, право, очень хочется домой. – Казалось, Елизавета была чем-то встревожена. Она дотронулась до руки матери.

Возможно, та и дала бы себя уговорить, но в эту минуту к ним подошла хозяйка дома со своим запоздавшим гостем:

– Позвольте вам представить моего старого, верного друга – Луи Аренберга.

...За ужином по правую руку от принца сидела княгиня Шаховская, по левую – ее дочь.

– Могу ли я задать вам один вопрос? – обратилась Шаховская к соседу.

– Сколько угодно, мадам.

– Вас причисляют к врагам короля. Так почему вы здесь, в доме у ближайшего к монаршей чете человека?

– Враг короля? – Аренберг усмехнулся. – Нет, лишних лавров мне не надо. Я жалею Людовика. Человек, который всерьез думает, что двадцать пять миллионов голодных ртов удовольствуются тем, что начнут, как животные, питаться травой, – достоин разве что сожаления, не более. А моя дружба с принцессой Ламбаль держится на том непоколебимом мнении, что это лучшая из женщин, живущих ныне во Франции. Она добрый гений всех обездоленных. Никто не знает, сколько детей бедняков спасла она от смерти. Вы скажете: это всего лишь капля в океане человеческих бедствий. Быть может! Но попробуйте представить себя на месте несчастной матери с умирающим от нехватки лекарств и еды ребенком на руках. Покажется ли вам каплей помощь, явившаяся вовремя? Дети, брошенные родителями... Король забыл о них, предоставив им одну привилегию: умереть под крышей, а не замерзнуть где-нибудь возле сточной канавы.

Пальцы княгини, державшие тонкую вилочку, дрогнули:

– Мне нечего сказать вам, принц. Это ужасно... Боюсь даже задумываться, чем грозит подобное положение. В воздухе чувствуется что-то зловещее. Мы с дочерью всегда предпочитали в Пале-Рояле кафе «Вефур». Но были вынуждены изменить своей привычке и облюбовали «Кораццу». Почему, спросите вы? Потому, что в «Вефуре» собирается мужское общество и раздаются такие речи, повторить которые страшно. Все слова исполнены звериной злобы. – И тише, чтобы не слышала Елизавета, добавила: – На дочь это производит ужасное впечатление. Но нам опять не повезло!

Если бы видели, что недавно натворила толпа в Пале-Рояле, в нашей любимой «Корацце», где не осталось ни одного целого стола или стула.

– «Корацца»? Вы были там?

– Надеюсь, все-таки будем и впредь бывать. Там готовят прекрасное мороженое.

– Вы позволите мне как-нибудь составить вам компанию? – неожиданно для себя спросил принц и тут же, словно смутившись, добавил: – Как хотелось бы расспросить вас о России! Я, разумеется, немало слышал об этой стране, но только от своих сограждан. Вы же – совсем другое дело. – И Аренберг снова посмотрел на княжну.