Рассказы ужасов - [4]

Потом, во время долгой нью-гэмпширской зимы, разразился первый приступ глубочайшей депрессии, заставивший их сменить нескольких психиатров в Бостоне, Нью-Йорке, Вашингтоне.

И вот, когда кончились деньги, они оказались здесь, в Вирджинии.

Лоренс пытался было вывозить ее «в люди», но она неизменно отказывалась. Дважды в неделю они выбирались за тридцать миль в город, чтобы сходить в кино, пока Дженин не восстала против подобной практики и прямо не предложила ему ездить одному.

При этом она постоянно уверяла мужа в том, что безмятежно счастлива; чтобы доказать, что это именно так, она наконец распаковала свои холсты и картины и начала делать бессистемные зарисовки. Лоренс ждал, что она в любой момент бросит старое увлечение, однако этого не случилось. Напротив, живопись, казалось, вновь полностью овладела всем ее существом. Она принялась работать над новым полотном, но мужу его не показывала и даже взяла с него слово не подглядывать, пока работа не будет закончена.

Лоренс радовался, видя жену при деле, хотя и знал, что она продолжает ежедневно забавляться с доской и стаканом, и потому тоже засел с очередной книгой. Он решил не форсировать борьбу с ее новым странным увлечением, действовать легко, без нажима, дожидаясь, когда оно само ей надоест. Время от времени он даже спрашивал ее, неизменно в шутливой форме, как себя чувствует Родерик Джемьесон.

Однако Дженин на его шутки не реагировала и отвечала так, словно тот действительно был реальным человеком.

Как-то в воскресенье, когда после обеда Дженин была занята мойкой фарфорового сервиза — эту заботу она никогда не перепоручала Трисе, — Лоренс как бы между делом обмолвился, что пойдет прогуляется и, выйдя из дома, сразу же направился к маленькому мостику, а оттуда к кладбищу на противоположном берегу реки. Нужное ему надгробие он отыскал без особого труда — оно стояло на самом краю сохранившейся в его детских воспоминаниях густо заросшей территории. Высокая трава рядом с ним была вытоптана — Дженин определенно наведывалась сюда. Но мох, толстым слоем покрывавший камень, делал надпись совершенно неразличимой — как же она могла узнать обо всем этом? Чтобы удовлетворить собственное любопытство, он поскреб плиту ногтем — вскоре показались первые буквы: ДЖЕМЬЕ…

В понедельник он отправился в город за покупками.

— Триса, — сказал он глазастой, сонного вида деревенской девчонке, убиравшейся в кухне, — до моего возвращения не уходи. Если хозяйка станет отсылать тебя домой, выдумай что хочешь, но останься. Когда вернусь, заплачу тебе вдвое больше обычного.

В городе он отыскал местное Историческое общество — замшелого вида комнату, в которой сидела уже немолодая, приятного вида женщина, хранившая хронологические записи событий, которые происходили в этих местах еще с дореволюционных времен.

Отнюдь не избалованная частыми визитами посетителей, она со счастливым видом засуетилась и наконец нашла фрагмент биографии, вырезанный, очевидно, из какой-то старинной летописи и наклеенный на пожелтевшую от времени страницу ветхого альбома.

— Мистер Родерик Джемьесон, — произнесла она. — Мне все время казалось, что когда-то я слышала это имя. Родом он был отсюда. Знатный дуэлянт, как написано здесь, погиб в бою под Йорктауном. Награжден орденами.

Итак, Родерик Джемьесон оказался вполне реальной личностью. Но каким образом Дженин узнала, что он похоронен за домом — ведь мох на надгробной плите оказался совершенно не тронут. И в Историческом обществе она тоже не могла побывать, поскольку никогда в одиночку в город не выбиралась.

Оставалась единственная возможность, как подумал Лоренс: она копалась в скопившихся на чердаке старинных книгах и бумагах и там наткнулась на какие-то записи, имеющие отношение к Родерику Джемьесону. Сам он ничего подобного не находил, хотя, надо признать, в последний раз заглядывал на чердак много лет назад. Кроме того, его никогда особо не интересовали старые заплесневелые газеты и письма, которые скапливались там на протяжении не менее двух столетий.

Однако он все же оставил мысль провести ревизию чердачных помещений, не подозревая, что попросту боится не обнаружить там записей, касающихся Джемьесона.

— Знаешь, дорогой, — сказала как-то днем Дженин, покачиваясь в гамаке, — Родерик начинает страшно ревновать к тебе.

Лоренс протянул ей стакан с лимонадом, сдобренным листочком сорванной с грядки мяты.

— Гм-м, — хмыкнул он. — Сегодня получил письмо от своего коммерческого агента. Пишет, что ему очень понравилась моя новая книга, но ему хотелось бы немного поработать над ней.

— Какая досада.

— Иными словами, нам придется задержаться здесь.

— Ну и что? Я и не хотела отсюда никуда уезжать.

— Не хотела? — натянуто спросил он.

— Нет. Как все-таки чудесно, когда у тебя масса свободного времени. И я еще нигде не проводила его с таким удовольствием, как здесь. Мне кажется, что я могла бы навеки поселиться в этом месте.

— Праздная мечтательница, — проговорил он с улыбкой, но чувствуя в душе заметное облегчение.

Она взглянула на него с выражением таинственной скорби на лице.

— Да, я уже перестала с этим бороться. И вообще я праздная и совершенно бесполезная, никчемная женщина.