Рассказы - [3]

Пятнадцать или двадцать ополченцев, и среди них Кассиус, вечером 16 декабря 1861 года стали лагерем на холме к северу от Бардсвилла. Они подстерегали конные разъезды янки, пару раз уже наезжавшие из Кентукки. Бивак их располагался в дубовой рощице, теперь не существующей. Лошадей привязали в ряд под деревьями. Развели небольшие костры, с собой у них имелся бочонок виски. Все походило скорее на рыбалку или охотничью вылазку, и воздух уже пах Рождеством. Они казались себе настоящими мужчинами. Ощущали себя в полной безопасности. Ведь они послали на вершину двух ребят. «Дозорных», как они их гордо именовали. Сонный, полупьяный и растерянный лагерь был внезапно атакован на рассвете. Дозорных захватили врасплох, они даже не успели сделать предупредительного выстрела. Ополченцы кое-как сумели добраться до своих лошадей, вскочить на них, помотаться по холму, а затем, после краткой перестрелки, ринулись обратно в Бардсвилл. Днем, когда разъезд уже убрался в Кентукки, на холме нашли тело Кассиуса. Жена Сэта Сайкса еще раньше приволокла тело мужа домой. Никто толком не знал, что произошло, но решено было, что они спасли Бардсвилл.

Однако, когда открывали памятник, старик по имени Джейк Вели, один из тех мальчишек, пустился в воспоминания. Теперь это был старик лет за семьдесят, а на вид еще старше: засаленный рваный комбинезон, усы и подбородок перепачканы табаком, обрубок правой руки торчит из плеча, как ощипанное куриное крылышко (руку он потерял двадцать пять лет назад, когда работал тормозным кондуктором), — отброс и укор обществу, он сидел на корточках под кленом на судебном дворе, распространяя вонь давнишнего пота и дешевого виски.

— Да, — произнес он и сплюнул на жиденький дерн, вытолкнув слюну быстрым, как у змеи, движением жилистой грязной шеи, — соорудили вот памятничек Кэшу Перкинсу. Я знал его. Я там был. Был в ополчении, как все те недоноски. Солдаты, нечего сказать. Легли вон там меж дубов на холме. Теперь тех дубов нету, тридцать годков как нету. Разлеглись себе, как на охоту пришли, жрали мясо, виски пили, думали: вот мы этим янки покажем. Да уж, показали, — сказал он и на минуту замолчал, опять погрузившись в воспоминания и сивушную вонь.

Потом сказал:

— Ага, показали, держи карман шире. Валялись все пьяные, а на другой день пришли янки. Из тех недоносков половина о ружьях и не вспомнили даже. Про лошадей зато не забыли. Иначе сказать, подались в родные края. Рванули по домам. Один Кэш остался. Пьяный был. По пьяни сел на чужую лошадь. А с Майка Стаффорда норовистой гнедой кобылой справиться никто не мог, разве что сам Майк. Кэш был пьяный, но это ж как надобно напиться, чтоб в одиночку на целую шайку янки поскакать. И генерал Ли, и все эти хваленые генералы навряд ли б так смогли. И Кэш не смог. Просто гнедая кобыла понесла.

Потом сказал:

— Они ему показали. Не стали рассусоливать. Ухлопали его, да и все тут. И ни единый недоносок городской не остановился, чтоб выслушать его последние слова. Их и след простыл. Мой тоже.

Сидя под сенью кленовых, в серых воробьиных отметинах листьев, он сплюнул и произнес:

— Кэшу Перкинсу памятничек. А ведь он случайно. С тем же успехом и мне можно памятник поставить, за то, что у меня вот тут оттяпано.

Он помахал обрубком руки в обрезанном рукаве синей рубашки.

Потом сказал:

— Кэш ни одного янки не прикончил. Он приканчивал выпивку. Смелый был только пробки вытаскивать. Прикончил тогда вечером выпивки без счету и сел на чужую лошадь. На норовистую гнедую кобылу. Так что можно было б наверху памятника вырезать бутылку кукурузного виски — вроде ангела над могилой.

Но здесь, под кленом, слушать его было некому. По случаю торжественного открытия весь Бардсвилл собрался на вершине холма. Не ушли только два темнокожих мальчугана, колли, осклабленной пастью хватающая раскаленный воздух, и другой такой же, как Джейк Вели, отброс общества, который дремал на траве, укрыв лицо соломенной шляпой. Да и будь тут целый Бардсвилл, Бардсвилл не поверил бы любой правде, в порыве искренности и старческого сарказма исходящей из уст Джейка Вели. Даже когда тот нагнулся и трижды яростно хлопнул ладонью по жиденькому дерну, прохрипев: «Это правда. Ей-богу, правда! Я там был. Это правда!»

Люди не поверили бы ему и его правде, они вынужденно верили лишь тому, что не сбивало их с выбранного пути.

Но всей правды Джейк Вели не знал. Все ее знавшие — знавшие, как погиб Сэт Сайкс, — давно умерли. Правду знали янки из того разъезда и Сайксова жена, но они умерли.

У Сэта Сайкса было сто акров земли на холме; каждый год ливни срывали с вершины почву и уносили ее вдоль борозд вниз, а солнце круглое лето прокаливало известняк. Он жил в бревенчатом доме с женой и двумя детьми, и весь мир кругом ограничивался его участком. До происходящего за пределами этого мирка в огромном враждебном мире ему не было дела. На бардсвилльских улицах мужчины рассказывали ему о войне.

— Что мне за дело до вашего откола? — отвечал он и пожимал худыми плечами. — Что мне нигеры? Да пропади они вовсе, мне-то что?

Они стращали его приходом янки.