Рассказы - [13]

В шуме толпы и прощальном плаче услышал ли Хайдарали эти слова? Сарсанбай не знает, помнит только, как что-то говорил юноша и кивал головой…

Ушли с того дня, с того прощания двадцать пять лет, четверть века. Постарел, ослабел Сарсанбай, а сын его Гафур и названый сын Хайдарали так и остались в его памяти молодыми, сильными парнями. От Хайдарали так и не было никаких известий, и отец его тоже не вернулся. Оставленные Сарсанбаю две овцы разрослись в стадо в сорок голов, и, чтобы не смешивать их с общественными, чтобы с легкостью найти, когда вернется и спросит их хозяин, Сарсанбай каждой повязал на шею красный лоскут.

Но хозяин все не приходил. Жив ли он, мертв ли — никто не мог сказать. Ходил Сарсанбай по учреждениям, расспрашивал людей — но легко ли найти человека, если не знаешь ни фамилии, ни адреса.

Когда друг его Мадумар справил поминки по сыну, кто-то из гостей дал Сарсанбаю совет: «Брось ходить понапрасну, Сарсанбай, не изводи себя. Да и человек, вернувшийся из ада, станет ли разыскивать, вспомнит ли двух овец? Слава богу, голода нет, на базаре овец полно. Если уж ходить — пойди лучше всего на базар. Жив он — найдешь его там». Совет этот пришелся Сарсанбаю по душе, и с тех пор он не пропускает ни одного базара. В обычные дни он бродит со своим стадом от пастбища к пастбищу и усталый возвращается в конце недели домой.

Сколько раз уже председатель говорил ему: «Хватит вам, отец, работать, пусть молодые потрудятся», но старик не согласен. Как же можно согласиться — ведь все равно надо пасти стадо Хайдарали! Кто станет ходить за овцами чужака? А коли и будет пасти — так как пасти, чабан чабану рознь!

Но старость брала свое. Раньше, бывало, неделю на ногах — и не устанешь, а теперь и в полдня так умаешься, что ищешь, где бы присесть, а ведь пасет он сейчас всего лишь те самые сорок овец, — не то что прежнее большое стадо колхоза.

Однажды он устало присел на склоне холма, и вдруг услышал выстрел внизу, и, опасаясь за своих овец, поспешил спуститься.

Под кустами арчи расположились четверо парней: стреляли они по бутылке, поставленной на камень.

Увидев Сарсанбая, один из парней пожаловался:

— Что это, дед, небось вы перестреляли всех кекликов здесь? Черт возьми, ни одного не видно!

— Охота на кекликов хороша зимой. Поохотиться приехали?

— Да, слышали, водятся здесь кеклики, — но вот не повезло.

— Водятся, правда, а много их зимой. Сейчас только время потратите.

— Слушай, дед, — с пьяной развязностью пригласили из-под арчи, — дав-вай сюда, хлебни-ка с нами… — Второй парень наполнил пиалу водкой и протянул старику.

— Не пью, сынок, — старик улыбнулся парням, — сроду в рот не брал…

— Да н-ну, хоть раз попробуйте… Дело есть… — угощавший с усилием поднялся и, пошатываясь, подошел к старику. — Выпейте с нами, ну…

— Не пью! — старик отвел руку с пиалой. — Так что за дело, говорите.

— Эй ты, не приставай к деду, — вмешался один из стрелявших.

— Р-аз так, в-выпью сам. — Опорожнив пиалу, парень коротко выдохнул в рукав. — Слуш-шай, дед… дед, мы приехали охотиться. Нет… Мы приехали по-гулять… Продайте одного барана… сообразим вам… Ну?..

Сарсанбай помолчал, улыбнулся, словно хотел извиниться:

— Вот ведь жалость-то какая, сынок, не могу продать, что поделаешь… Не мои это овцы, да… В кишлак спуститесь, там в любом дворе купите, хоть у меня в доме… А здесь — не могу, это чужое… Поверьте, не пожалел бы для вас…

— Да ну, дед, брось заливать-то!

— Правда, сынок.

— А если мы сейчас сами одну поймаем? — парень оскалил в усмешке зубы.

— Не годится так, сынок, говорю вам — чужие овцы.

— Ну и жаден дед, смотри — баран дороже человека! — Парень рассердился. — Эй, Акбар!

— Чего тебе? — поднялся еще один, совсем подросток.

— Пошли, поймаем сами… С председателем потом договоримся…

Двое направились к стаду.

— Стой! — закричал старик. — Где ваша совесть! Говорю вам — чужие, значит, так! У овец этих нет хозяина, пропал без вести на фронте, двадцать пять лет их пасу, вы что делаете?

Парни остановились, потом повернули обратно.

— Ты прости, отец, не знали мы, — сказал кто-то.

Сарсанбай молчал, губы его подрагивали.

— Извини, отец…

Старик не отозвался. Потом медленно вернулся к стаду.

В базарный день, в чайхане он с горечью рассказал обо всем Мадумару. Чайханщик задумался, потом ответил:

— Скажу тебе, коли не обидишься… Знаешь, овец этих отдай ты в колхоз. Не мучайся. Что за разница — у тебя ли, в колхозе ли… Явится твой Хайдарали, получит их из колхоза целехонькими.

Старый Сарсанбай не ответил тогда. И сейчас, разглядывая базар, мост и людей, торопящихся по неотложным своим делам, он думал о словах друга и все еще не находил ответа.

Солнце стояло уже в зените, базар пустел помаленьку, оставались у моста только не сбывшие еще свой товар да праздношатающийся люд. Хорошее расположение духа, с которым ступил Сарсанбай утром под навес чайханы, ушло, будто унес его поток людей. Значит, Хайдарали он не встретил и сегодня. Так что же — погиб он? Послушаться Мадумара и сидеть дома? Нет, нет — столько смертей было… слишком много, чтобы добавить и еще одну… А поверишь, что не вернется, — будто сам и добавил… Да и сколько пропавших без вести вернулось… Хотел овцами этими людей угостить… И я бы посидел среди гостей. Сам бы и устроил это угощенье, вернись только, названый сын мой, Хайдарали!