Рассказы - [18]

Маргарет с материнской теплотой улыбнулась мужу и тонкой двузубой вилкой подцепила из деревянной коробочки засахаренный апельсин.

— Как это чудесно, милый, когда все на свете разложено по полочкам, — сказала она. — Да только живых людей в них не втиснуть. Чудак! Артур сроду не пошел бы к психоаналитику: во-первых, для него это дурной тон, а потом он в глубине души боится психоанализа хуже ворожбы.

— Пожалуй, ты права. Артур действительно застрял где-то в средневековье. — Малькольм ловко отвел сигару, и длинный серый столбик пепла, грозивший ссыпаться ему на брюки, упал в пепельницу. — Тем не менее то, что он натворил, — гнусно и не заслуживает никакого оправдания.

— Растление малолетних. — Маргарет произнесла эти слова как бы в кавычках, презрительно. — Любая женщина полезет на стену, читая о таком в газетах. Но на суде я все увидела в ином свете. Артур казался маленьким, ссохшимся, каким-то до странности безучастным, словно не он виноват в этой драме, а она произошла как-то сама собой, неумышленно. Возможно, так и было, — со злостью добавила она, хлопнув ладонью по ручке кресла. — Он просто хотел забыть свою гнусную самоуверенную женушку и этот дурацкий дом со сверкающей никелировкой, баром и гостиной под дуб! А вспомни этих кошмарных родителей! Кое-кого из рабочих я прямо не перевариваю — упрямые, увертливые, раболепные и наглые! Я верю каждому слову Артура, как они ему грозили, внезапно являлись, требовали денег. Свой фунт мяса они взыскали сполна, — сказала она горько, — за все заплачено страданиями и страхом. А сами дети? Со стороны-то куда как страшно — бедные несмышленыши, чья жизнь уже в самом начале исковеркана! Когда Руперт и Джейн были маленькими, я думала, пусть их кто тронет — глаза выжгу каленым железом. Но тут ведь совсем другое: кретинистый мальчишка с вороватым взглядом и какая-то размалеванная, скороспелая паршивка.

— Напрасно ты ходила на суд, — сказал Малькольм, но Маргарет с ним не согласилась.

— Я должна была это выстрадать! — воскликнула она. — Иначе я не могла. Но теперь достоевщины с меня хватит. Больше не желаю, сыта. — Она вставила сигарету в один из маленьких картонных мундштуков, которые стояли в стакане на ее рабочем столике, и, повернувшись к мужу, яростно закричала: — Зачем он приехал сюда? Ну зачем? Зачем?

— Думаю, затем, что ему одиноко, — сказал Малькольм.

— Еще бы не одиноко. А на что он, собственно, рассчитывал? Здесь ему тоже будет одиноко. Мы же абсолютно разные люди. И вовсе не из-за этой истории, мы всегда были разные. Да и к домам, как наш, он не привык. — Она с удовлетворением подумала о том, что им удалось вокруг себя создать: изящество, терпимость, непринужденное и удобное существование. Ее глаза потеплели при взгляде на челсийские и мейссенские статуэтки, на гравюры Джона, на испанское литье, на небольшие бледно-желтые клавикорды — немного пестровато, но все равно прелесть! Она представила Ральфа Тарранта, излагающего свою трактовку «Гамлета», профессора Крю с его теорией забытых идей, услышала, как миссис Дойль рассказывает о своей жизни с великим писателем, а доктор Модичка вспоминает жуткую встречу с Гитлером. Нет, Артуру тут не место!

— Значит, ты хочешь, чтобы я попросил его убраться, — задумчиво произнес Малькольм.

Маргарет, сгорбившись, сидела у самого камина на скамеечке и тянула руки к огню.

— Да, — сказала она тихо. — Хочу.

— До того, как он придет в себя? — недоумевал Малькольм. — Артуру, конечно, ясно, что в конце концов придется уехать, но сейчас…

— Сейчас… — свирепо повторила Маргарет. — Если он останется, то уж навсегда. Я в этом совершенно уверена. И не спрашивай, откуда я знаю, знаю — и все!

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал ее муж. — Разговор предстоит не из легких, но так, наверное, лучше.

Маргарет обошла комнату, поправила веточки зимнего жасмина, задернула тяжелые атласные шторы в полоску, чтобы нигде не пробивался свет, и только шелест ее платья нарушал тишину. Внезапно она опять уселась на скамейку и развернула шелковый узелок с рукоделием.

— Последняя глава в книге Уолтера показалась мне донельзя претенциозной, — сказала она неестественно твердым и звонким голосом. — Ему совсем не идет, когда он строит из себя учителя жизни.

— Бедный Уолтер, — сказал Малькольм. — Конечно же нельзя одновременно играть Питера Пэна и вещать о серьезных истинах.

Вскоре вошел Артур. Костюм на нем был излишне отутюжен, галстук чуть пестроват, а волосы для человека его возраста были явно перепомажены. Все его движения казались по-военному выверенными, словно он себя непрестанно контролировал: садясь, он поддернул брюки, чтобы не смялась стрелка, потом достал из-за манжеты белоснежный платок и, пригладив щеточку усов, откашлялся.

— Извините, что так долго, — сказал он. — Как говорится, отдавал дань природе.

Малькольм при этих словах криво улыбнулся, а Маргарет передернуло.

— Тебе ведь без сахару? — спросила она, протягивая ему чашку кофе.

— Не пропустишь ли рюмочку портвейна, старина? — предложил Малькольм, подделываясь под язык шурина.

— Да, да. Премного благодарен, — поспешно и нервно ответил Артур, теребя воротничок. Но почувствовав, что его робость несколько неуместна, добавил — Портвейн! Славная штука портвейн!