Рассказы тридцатилетних - [3]

Да, сейчас не встретишь седовласых старцев-отшельников, которые утешат, приветят и добру научат, но в то же время великий метаязык жизни уже выработал новые понятия духовного бытия. Молодые прозаики умеют видеть эти понятия, угадывать их в будничной суете, и поэтому они как бы призывают читателей: вглядитесь в толпу людей, заполняющих автобусы и вагоны метро, и, может быть, вы узнаете в них новых пророков, неведомых Пушкину и Толстому. Наша беда в том, что мы по инерции переносим старые понятия на новые явления жизни, и в результате получается то, что древнекитайские философы называли расхождением между вещами и именами. Пример такого расхождения — определение двадцатого века как сугубо технического, ориентированного только на материальный прогресс. В подобном определении виноват не столько век, сколько мы сами с нашими стереотипами мышления. Отбросим эти стереотипы, и под оболочкой технического века мы услышим мощные гуманитарные веянья. Подлинный гуманитарный пафос пронизывает рассказ Юрия Вяземского «Цветущий холм среди пустого поля»: женщина, чья исповедь занимает большую часть рассказа, не совершает необыкновенных и героических поступков, но она необыкновенна своей способностью любить, душевным богатством, умением чувствовать. Автор почти ничего не сообщает о внешних обстоятельствах жизни своей героини — даже имя ее остается неизвестным, но зато в анализе ее сокровенных чувств он достигает тончайшего — подчас микроскопического — психологизма. Ю. Вяземский как бы сгущает неуловимую эссенцию чувства до концентрации насыщенного психологического раствора, и мы не воспринимаем это как формальный изыск, как любование психологией ради психологии, потому что человек духовный — это прежде всего человек чувствующий, чье нравственное богатство неотделимо от богатства его душевного мира.

К числу таких чувствующих людей относится и Ваня Понькин из упоминавшегося рассказа Н. Шипилова «Одиноко». После войны Ваня приехал жить в деревню, и хотя никогда до этого ему не приходилось заниматься крестьянским трудом, стал работать в колхозе, косить, пахать землю — и все это ради любви к женщине, которую он взял в жены вместе с ее детьми и ради которой был готов на самый тяжелый труд, на любые испытания. Ваню в деревне считали за чудака, иногда подсмеивались над ним, а «уехал — и незвонкая жизнь стала, как без мамки», — говорит о нем старик Анкундинович, некогда обучавший Ваню крестьянскому ремеслу. Чудаки, странные люди часто встречаются на страницах молодой прозы, и всякий раз их чудачество оказывается не эксцентричным проявлением зла, а застенчивой маской, под которой скрываются доброта и любовь. Такими чудаками представляются и герой рассказа Вячеслава Пьецуха «С точки зрения флейты», укравший у соседки четвертной, чтобы погасить вспыхнувшую к ней любовь, и дурочка Соня из рассказа Татьяны Толстой, спасающая в блокаду женщину по имени Ада Адольфовна, которая всю жизнь забавлялась тем, что писала ей письма от вымышленного поклонника. В изображении молодых прозаиков чудаки, странные люди, домашние философы — это герои со своеобразным мировоззрением. Днем они, как и все, ходят на службу, стоят в очередях, но вечерами они преображаются, и тогда на современных малогабаритных кухоньках, завешенных сохнущим бельем, рождаются удивительные идеи, концепции, гипотезы. И таких чудаков немало, надо лишь уметь их разглядеть, и мы поймем, что героем нашего времени является не технический менеджер, проектирующий супергиганты индустрии, а чудак, в котором горит великий пламень духовных исканий.

Задача подлинной литературы — приведение в строгое соответствие вещей и имен, создание той второй реальности, которая не зеркально отражала бы первую, а словно просвечивала ее рентгеновскими лучами. А для этого писателю нужно узнавать жизнь не столько извне, сколько изнутри, как это делают в своих рассказах Николай Дорошенко и Владимир Курносенко, Дмитрий Дурасов и Юрий Доброскокин. Этих писателей объединяет стремление к глубинным измерениям сегодняшней жизни, к воссозданию той художественной полноты письма, которой в равной мере чужды тенденциозные преувеличения и банальные упрощения. Не менее сложные задачи ставят перед собой Петр Паламарчук и Николай Исаев, чьи герои как бы обладают волшебной способностью слышать под асфальтом московских улиц подземный гул минувших веков и видеть в лицах окружающих их людей отсветы Истории… В целом же перед поколением молодых прозаиков стоит важнейшая проблема духовной ориентации и нравственного выбора. Каждого, кто приходит в литературу, хочется спросить: «Кто ты? Кому ты наследуешь? К каким нравственным и духовным токам подключаешься в своей работе?» Так же, как радиоэфир перенасыщен сейчас множеством шумов, атмосфера нашей духовной жизни складывается из самых разных веяний. Нам доступны ценности европейской культуры и сокровища национальных традиций, мы стремимся постигнуть язык забытых цивилизаций и разгадать великую загадку Востока, нам знакомы реализм и модернизм, условность и символика, абстракционизм и поп-арт. Но чем меньше перед нами цензурных запретов, тем строже должны быть внутренние критерии выбора, ибо, выбирая, мы всегда должны помнить: тот, кто не наследует добру, неизбежно наследует злу.