Рассказы - [10]

Ишшь ты, кокетливо воскликнула Борика Таллаи и, обворожительно улыбаясь, оглядела дочь с головы до ног; негромкое восклицание это в ее устах могло выражать что угодно: одобрение, радость, страстный восторг - или просто удовлетворение тем, что ей удалось так хорошо расправить на дочери платье, которое, правда, перед этим было тщательно, до блеска выглажено утюгом, но ведь каждому ясно, что когда его надеваешь, то все равно надо по фигуре подправить, чтоб не топорщилось, не морщилось, волнами не шло, нигде не висело - а такие мелочи замечаешь, только если стоять совсем близко, скажем, в двух шагах. Отец мой в таких случаях говорил: ну что ж, дочка, можешь отправляться на бал, но чтоб к двенадцати была дома, соска тебя ждать будет! Эшшь ты, сказала она еще раз с кислым видом, потому что дочь и на сей раз не засмеялась, ладно, ступай.

Борика Таллаи не относилась к тем матерям, которые трясутся над дочерьми, оберегая их от всего на свете, а пуще всего - от парней; наоборот, она скорей подбадривала девушку, ставшую после того несчастного случая равнодушной и молчаливой, то и дело посылала ее, иди, развлекайся, веселись! Живи, пока живется! Легко ей было посылать: эта бледная, с жесткими волосами - хотя не скажешь, что некрасивая, - девушка, которую когда-то окрестили Бертой, не дочерью приходилась ей, а племянницей, и то не вполне родной, ну, вы же понимаете, объясняла она в свое время на галерее, сестренка в то время не с мужем жила. А с кем, это оставалось тайной. Как тайной оставалось и то, почему девочку, после внезапной смерти родителей, родственники только и норовили сбыть друг другу, все равно ведь она замуж выйдет когда-нибудь, Борика Таллаи же благодаря ей получила эту квартиру, одна комната с холлом, как опекунша, но это никого не касается.

Ишшь ты, какие шикарные апартаменты, восторженно всплескивала она тогда руками, ишшь ты! Берте, собственно, в наследство досталось целых полдома, вторую половину которого унес, вместе с газовым баллоном, взрыв, и Борике немалых трудов стоило превратить то жуткое наследство в скромную, но исключительно уютную квартирку в этом романтическом, как она говорила, старомодном доме. Темные плотные шторы они раздвигали редко: все равно развесистое уксусное дерево перед окном загораживало улицу, да и мебель так выгорала меньше; чтобы проветрить, они распахивали все двери, и запах выходил на галерею, потому что на улицу окно открывать не было никакого смысла, с улицы несло в комнату шум, пыль, бензиновую гарь, летом из мясной лавки, что на первом этаже, летели крупные зеленые мухи, поднимался запах крови и смрад. Мясник на рассвете колол свинью прямо на улице, кровь спускал через уличную решетку в канализацию, да ведь нынче все дозволено. А с другой стороны виден был голый двор, где чаще всего околачивался Яношка, сын дворника, парень высокий, складный, всегда веселый, но со слабым умом; ишшь ты, видя его, говорила завороженно Борика, какой мужчина! Это был для нее вроде как второй канал! А первый - окно на улицу; телевизора у них не было.

Жильцы в доме часто захаживали друг к другу, по делу или так, все тут хорошо знали друг друга, почти все работали поблизости, на мебельной фабрике; только дворник прибыл сюда из другого микрорайона, он был оператором плоскочулочной машины и, шептались люди, доверенный человек. Да еще вот Таллаи с Бертой. Эти две женщины. Появились они здесь, видно, ночью; однажды утром дворник, который под предлогом уборки заглядывал в окна кухонь, заглянул - а они уже там. Вдова Таллаи, гордо представилась дворнику женщина; с остальными она просто здоровалась, а иной раз и того не делала; а это моя дочь, представила она немного погодя Берту. Дворник взглянул на Берту, потом на Таллаи: да ну, вырвалось у него, а не внучка? Эшшь ты, с лукавой улыбкой проворковала толстая женщина и кокетливо вскинула брови. Мы бы с ней подружками могли быть! Дворник не нашел, что на это сказать, лишь языком что-то выковырял из-под протеза, потом кивнул и ушел по своим делам. И эта тоже какая-то ненормальная, рассказывал он потом жене. Все время говорит: эшшь ты. Так и говорит? Ну да. Тогда и вправду подозрительно, удовлетворенно заключила дворничиха. Яношка, их взрослый сын, во дворе собирал на лопату мусор, бросал его в грязный помятый контейнер, при этом смеялся и, по всему судя, был вполне доволен собой; потом поддел лопатой валявшийся в стороне камень и подбросил его высоко в воздух. Он тут же забыл про него и отвернулся, почесывая себе зад, и тогда камень упал ему на плечо. А дочь что, спросила, с надеждой глядя на дворника, жена, но ответа не получила.

Ступай куда-нибудь, повеселись, потанцуй, каждый второй день уговаривала Борика девушку, за мной в твоем возрасте полгорода бегало! В такие моменты мысли Борики иногда улетали куда-то, она поднимала глаза к потолку, долго смотрела на люстру и - видимо, под грузом воспоминаний - ничего не говорила. Свои более или менее уцелевшие платья, костюмы она вывешивала на дверцу шифоньера, чтобы Берта сама выбрала, какое ей сегодня надеть; девушке, правда, никакое надевать не хотелось, она бы с радостью сидела дома, да и дома не выходила бы из ванной или уборной - там можно было закрыться и побыть одной. Ничего необычного она там не делала, просто смотрела в зеркало на себя, особенно же внимательно разглядывала кожу - на руках, на лице, потом на всем теле, до пальцев ног, не вскочило ли там что-нибудь, прыщик или бородавка, и если, когда она себя оглаживала, пальцы встречали какую-нибудь шероховатость, она принималась это место мазать и натирать всякими лосьонами, кремами; в уборной можно было пользоваться только слюнями, но - ладно хоть так. Когда с кожей было покончено, она принималась за волоски, которые нужно было выдергивать, по одному, отовсюду, а чуточная боль была даже приятна, от нее по всему телу шла сладкая дрожь, иногда даже слезы на глазах выступали. Берта знала, что парни - существа грязные и вонючие, от них исходят какие-то испарения, которые называются - мужской запах, у них даже дыхание другое, а от их слюны и пота легко можно забеременеть. Берте было двадцать три года, и ни со слюной, ни с потом мужским она еще ни разу близко не сталкивалась; однажды, в гостях у кого-то из родственников, ее пригласили танцевать, и там она точно чувствовала какой-то запах, от которого у нее даже голова разболелась; так чего ради ей идти на какой-то бал? Ей и так было хорошо; в последнее время, когда Борика посылала ее веселиться, она не спорила, уходила в ближний сквер, находила себе скамью, садилась и несколько часов терпеливо скучала.