Рассказы - [11]

Клава тоже почти каждый день появлялась в саду, смотрела на расчищенные грядки и расспрашивала меня — откуда я? а где мои родители? Услышав ответ, она надолго задумывалась, а потом говорила:

— Цветы бы тут насадить.

Однажды к забору подползла соседка, похожая на старую желтую жирную утку в мужских полуботинках и белых шерстяных носках. Она радостно закивала мне и заговорила участливо:

— Все работаете, все работаете, я гляжу. Вам-то вроде чего работать — все равно чужое, а смотреть жалко, верно? Ой, мне-то и то жалко — как запущено. Анна Федоровна, бедная, бывало, день-деньской ухаживала, а эти — что ж!.. Что с них взять, одно слово: бесстыжие. Как вы с ними живете-то! Говорят, жена еще жива была, а они уже это… — тут она запнулась, наверно, никакое приличное слово не приходило на ум, — между собой… снюхались, значит! Теперь уж небось и не таятся, в одной комнате небось живут?

— Нет, в разных, — ответила я спокойно. — Клава внизу, а Николай Харитонович со мной рядом.

«Со мной рядом» явно озадачило ее, но она быстро нашлась:

— Вас, значит, стесняются. — И закачала своей желтой головой.

Лето оказалось жарким, будто кто подтапливал его даровым угольком. Клубника поспела, но как и предсказывал Харитоныч, ее было мало. Я собирала урожай в эмалированную миску и несла к столу. Харитоныч брал одну ягоду, долго смаковал ее, точно впервые в жизни пробовал клубнику, и наконец говорил:

— Ишь ты — ничего!..

Но от второй всегда отказывался. Клавдия степенно — вроде бы из вежливости — съедала несколько ягод и хвалила:

— Вкусные… Прямо как у Ани.

По вечерам я поливала сад. Соседки со всего переулка собирались на углу и говорили, как нынче жарко. Клава тоже иногда выходила и останавливалась с ними.

Однажды, когда я уже кончила поливать и уселась на теплые кирпичи отдохнуть, выскочил Харитоныч, замахал руками и заорал из-за забора:

— К тебе!

Я удивилась — кто ж это может быть? Все женщины с любопытством разглядывали мужчину в сером костюме — чуть полноватого, но красивого. Я обрадовалась, что он не забыл меня, и побежала ему навстречу. Мы пошли рядышком, я подняла к нему голову и подставила губы, он поцеловал, но как-то холодно, нехотя — лишь бы не обидеть. То ли его смутило глазевшее на нас общество, то ли мой вид — я была босиком и в стареньком ситцевом сарафане. Мы поднялись на крыльцо, вошли в кухню, затем в залу. Я видела, что лицо моего спутника вытягивается все больше. Лестница заныла и затрещала всеми своими досочками, как только мы на нее ступили. «Надо бы хоть дорожку здесь постелить…» — подумала я стыдливо, хотя, конечно, никакая дорожка не спасла бы. Мы вошли в комнату, и тут оказалось, что даже сесть не на что — стулья я еще в первый день своего пребывания в доме вынесла в залу. Гость боязливо опустился на край кровати, которая тут же просела чуть не до полу. Сама я уселась с ногами на узенький подоконник и уперлась босыми подошвами в серую растрескавшуюся раму.

— Да-а… — сказал мой знакомый. — Я себе это представлял несколько иначе. Как же ты тут живешь?

— Живем помаленьку, — ответила я как можно беспечней.

В это время в комнату заглянула Клава.

— Пойдемте чай пить, — сказала она приветливо.

— Нет, спасибо, спасибо, — принялся торопливо отнекиваться гость.

— Харытоныч ждет, — добавила Клава.

— Спасибо, я недавно обедал.

— А теперь уж вечер, — напомнила Клава.

На этот раз он промолчал. Клава постояла и вышла.

— Она что, всегда входит без стука? — спросил он.

— Она у себя дома.

— Нда… Надеюсь, все это скоро снесут?

Я пожала плечами.

— Ну а вообще, какие новости?

— Никаких…

— Пишешь что-нибудь?

Я протянула ему несколько листков со стихами. Он прочитал одно, глянул на второе и молча отложил в сторону. Тут снова вошла Клавдия и, пригладив на заду юбку, уселась на кровати. Мой приятель встал и отошел на середину комнаты. Решив, что он разглядывает рисунки, Клава сказала:

— Это наша Аня рисовала.

Он обвел рисунки равнодушным тоскливым взглядом — нет, видно, не нравились ему ни наши стихи, ни наши картины. Мне тоже стало скучно, и я отвернулась к окошку. Он подошел к этажерке, вытащил томик Толстого и принялся зачитывать вслух отдельные фразы:

— «На другой день он проснулся поздно… La famme est la compagne de I'homme…» — тут гость вдруг развеселился, даже засмеялся. — Женщина — друг человека. Оказывается, это было известно уже во времена классика!

Я спрыгнула с подоконника, подошла к двери и позвала:

— Клава…

Он продолжал глядеть в книгу, очевидно, думая, что я таким образом выпроваживаю Клавдию. Но я взяла ее за руку и вместе с ней спустилась по лестнице. Потом мы прошли через залу и оказались на крыльце.

— Бежим! — сказала я.

И мы, хихикая, помчались через пыльную улицу, как будто нам обеим было по одиннадцать лет. Обогнули кучу угля и по теплой деревянной лесенке взобрались на насыпь. И тут я увидела три трубы, застилавшие небо серым дымом. Заходящее солнце подсвечивало и золотило его, а на горизонте синей полоской тянулся лес. Из проходной выходили рабочие и длинной цепочкой тянулись к платформе электрички. Один был в красной рубахе, и я долго следила за ним взглядом. Мне вдруг захотелось оказаться среди этих людей, идти вместе с ними через зеленую ложбину, подняться на платформу и сесть в поезд. А потом из окна вагона взглянуть на наш дом и сад…