Рассказы - [21]

Эта сентиментальность, так не вяжущаяся с образом Сергея, умилила Звонкова. "Вот ведь — подумал он, — что делает с "гранитом" время." Затем, наскоро попрощавшись, он выскочил из автобуса, еще раз на прощанье вскинув в приветствии руку. От этой неожиданной, незапланированной встречи с юностью на душе стало спокойно и тепло. "А что? — улыбнулся сам себе Звонков, — Есть еще люди, которые меня помнят… И Ленка будет." Последняя мысль была необычна для него сегодняшнего. Все ведь умерло, казалось, умерло и почило под слоем пепла. Ан, нет, как открылось ему сейчас. После всех этих взрослых лет упоминание о НЕЙ вновь заставило ускориться кровь и окрасило щеки. Значит, не все умерло. Значит, осталась еще где-то глубоко небольшая частица того большого чувства, от которого когда-то хотелось летать. Значит, жив еще тот вчерашний Звонков, сохранился, подобно, куколке бабочки.

От этой мысли день словно изменился. Небо, хоть и осталось таким же серым, теперь трогательно обнимало голые деревья, пытаясь согреть их и защитить от холодного ветра. Послеобеденная людская суматоха теперь не раздражала, а, наоборот, втягивала его, манила пальцем присоединиться к простым житейским хлопотам. Звонков улыбнулся и сделал решительный шаг в сторону жизни. И тут же его подхватил поток толпы, наполнив уши непривычным гомоном многоголосья. И уже далее он перестал ощущать себя отделенным от этого водоворота суетливой жизни. Его толкало в спину, кружило и вертело по всему городу, окунало в очереди и влекло все дальше и дальше. Звонковское "я" растворилось, как бы перестав существовать, да и самому Звонкову временами становилось вовсе непонятно, что происходит. Он проталкивался по забитым людьми магазинам, задевая портфелем чужие ноги, извинялся и снова задевал. Его толкали сумками. Но, что удивительно, это не раздражало его, а, напротив, придавало какой-то дополнительный заряд энергии, и он лез в самую гущу тел со все большим азартом. В магазинном этом водовороте до него долетали отдельные фразы и обрывки разговоров, и он, ориентируясь по ним, несся сломя голову то в один отдел, то в другой, недоумевая сам, что делает. Он, словно, выпал не какое-то время из действительности, перестав ощущать бег времени.

НОЧЬ

— Аль чего потерял? — раздался озабоченный скрип из-за спины.

— Тьфу ты. Напасть какая-то. — Осел человек от неожиданности. — Видать точно, белая горячка.

— Эх ты, хфилософ. — По-доброму вздохнул Порфирий. — Точно что неверящий. Фома неверящий ты, Микола. "А ведь, действительно. — подумалось вдруг Николаю, — Сталкиваешься неожиданно с непонятным, которого быть не может, но хочется, чтобы было, и не желаешь в это поверить. Парадокс." — Жизнь она и есть жизнь. — Продолжал доверительно вещать Порфирий. — Она не только там, где ее привычней видеть. Она повсюду. Она течет и изменяется. Жизнь, Микола, странная штука.

Порфирий сегодня, явно, был настроен на философский лад, ему хотелось поговорить о вечном. И Николай, попавший в поле его зрения, представлял, по мнению Порфирия, как раз необходимую мишень для его красноречия. Порфирий готов был поучать, растолковывать и объяснять. Николаю же, напротив, не хотелось терять время на философскую тягомотину, тем более сейчас, когда он встретился с непознанным. Поэтому он в паузе решился сменить тему:

— Слушай, Порфирий. — Ты мне вот что скажи, чем ты занимаешься-то?

— Сказано же, памятник сберегаю от бега времени. — Разочарованно пробурчал обелисник.

— А зачем? — Не унимался Николай. — Чтобы не рассыпался в прах.

— А кому это нужно-то? Кому нужен бездушный монумент? — Настойчиво гнул свое Звонков.

Явно поставленный в тупик вопросом Порфирий, насупился и обиженно засопел. Он отвернулся к своему рослому красноармейцу всем своим удрученным видом давая понять, что его очень огорчили.

— Обиделся что ли? — недоуменно тронул его за плечо Николай.

— Да нет. — просто ответил Порфирий. — Что ж тут обидного, у каждого своя работа. Кто-то живет своим "я", а кто-то — неуклюжим воплощением скульптора-неудачника.

Николая от этой фразы словно током ударило. Ему вдруг стало стыдно за свою бесполезную жизнь перед существом, смыслом жизни которого было сохранение никому ненужных каменных истуканов.

— Слышь, Порфирий. — Обратился он к обелиснику. — А вот кроме того, что в камне торчишь, ты что еще делаешь?

— Я-то? — Переспросил Порфирий. — Да ничего особенного. Думаю в основном. О смысле жизни, да и вообще. Обо всем, что вижу. Располагает. Вот с тобой познакомился, теперь и о тебе думать буду. — Добавил он задушевно.

— А что обо мне думать то? — Растерялся Николай. — Я простой как три копейки.

— Ну не скажи. — Задумчиво покачал головой Порфирий. — Простых-то вещей в жизни не бывает, а уж простых людей и подавно. Табуретка, и та свой норов имеет, а уж человек.

— Ну вот скажи тогда, — не унимался Николай, — что во мне может быть такого сложного?

— А то сам не знаешь. — Отмахнулся Порфирий.

— Не знаю. — Честно признался Николай. — В последнее время вообще сам себя перестал понимать. Ничего не надо, ни к чему душа не лежит. Как твой каменный истукан стал.