Рассказы - [3]

Проснулся совсем рано, до будильника. Полежал. В окошко лезли лучи, было тихо, первое апреля пришлось на воскресенье. Как в детско-юношеском возрасте, так и не получилось определить, чем пахнет весна, кроме самой весны. Запах просто был и рождал легкомысленные, слабопонятные желания. Хотелось то ли влюбиться, то ли костер пожечь.

Мы выехали из города на синем ФСОЗОПовском микроавтобусе, лихо взлетели на подъеме у холма Единства. Когда говорю «мы», то имею в виду себя и водителя: так-то я сидел в салоне один. Слегка дремал, уткнувшись в собранную занавеску. Иногда открывал глаза и видел красоту нашей Великой России: лес, реку в низине, голубое небо. Даже старые коровники колхоза им. Охтовского казались не просто частью пейзажа, а именно частью природы: так прекрасно было утро, так много было в нем Бога, нельзя было отличить живое от неживого.

Приехали, прошли все контроли. Не скрою, было лестно, что сотрудники тюрьмы относились ко мне с уважением и делали все быстро. На старое ОПНРППовское удостоверение так бы не реагировали. Прошли двор и узкие коридоры, настолько узкие, что в некоторых местах нужно было слегка поворачиваться боком. Вошли в камеру.

Я до этого лично не видел приговоренных, а тем более — в день приведения в исполнение. Боялся неадекватной реакции: истерики или еще чего-то. Но Узник оказался вполне вменяемым. Молодой, невысокий, вроде моих студентов или ребят из рок-клуба.

Встал, выпрямился, цепь на его шее натянулась. Я старался побороть волнение и казаться бывалым «исполнителем».

— Вася, — сказал Узник.

Я знал, как его зовут по документам, и не считал нужным со своей стороны представляться.

— Вам нужен священник, психолог? Из Колыча готовы выехать батюшка или мулла. Раввина нет, но есть кастанедовец.

— Не надо кастанедовца, — ответил Узник.

Немного постояли, потому что все ждали действий от меня, а я впал в какой-то ступор. Я подумал о том, что цепь очень органично смотрится на узниках, когда они в течение подготовительного месяца ждут Приведения в своих оранжевых балахонах. Но сейчас Вася был одет в костюм, серый с холодным оттенком, а ошейник чернел поверх свежего воротничка и галстука. Это обычная практика, это разрешается перед Приведением, но все равно — выглядело не очень.

Возвращались уже другими коридорами и поднялись по крутой лестнице. Из некоего подобия бетонного бункера вышли на воздух, почти в поле.

— Я думал, уже светло совсем, — сказал офицер.

— Часы перевели? — спросил я строго.

И потом тысячу раз пожалел. Узник, шедший рядом, все слышал. Уже в автобусе, когда ехали, я спросил еще раз:

— Или записку передать? Завещание само собой, но записку тоже можно.

И тут он сказал:

— А что, сегодня время перевели?

— Да, перевели.

— Тогда у меня жалоба.

Офицер ухмыльнулся, но я пресек его солдафонские настроения.

— Говорите.

— Где этот час? — спросил Узник. Я не понял, и он пояснил: — Было два часа ночи. Стало — три. Перевели стрелки, как будто час прошел. Но его же не было.

Непонятно было, к чему он клонит.

— Это же мой час, — сказал Узник, — я же, получается, меньше проживу.

Я ответил:

— Страна с сегодняшней ночи живет по летнему времени, и все законы должны исполняться из расчета на сегодня.

Мне очень понравился этот аргумент, против него нечего было возразить. Вообще, когда точно следуешь законам, жить гораздо проще, не нужно тратить время на размышления о том, как лучше поступить, его можно потратить на что-то действительно нужное.

— Приговор был назначен на прошлый понедельник, — сказал Узник, — если бы не потеряли бумаги, действовало бы зимнее время и меня расстреляли бы не как бы в восемь, а в восемь.

Офицер засмеялся ему в лицо.

— Если бы не потеряли бумаги, расстреляли бы на неделю раньше! У тебя появилась лишняя неделя, а ноешь из-за какого-то часа!

Узник не мог отстраниться, ошейник не давал двигаться.

— Это мой час, — спокойно сказал он, — хочу в девять.

— Исключается, — подытожил я, — на девять назначено кому-то другому, они же не будут ждать.

— Не знаю, — сказал Узник, — это их жизнь.

Мы въехали в Самохинский район, потому что в Колычском нет своего Пункта Приведения в Исполнение: у нас бюджет небольшой, мы только развиваемся. Я задернул занавески, ни к чему было мучить Узника картинами просыпающейся жизни: дети играли у дороги, женщины ходили взад-вперед.

Вдруг, уже недалеко от цели, после поворота на самохинское картофельное хозяйство водитель остановился, мы вышли из автобуса. Недавнее наводнение снесло мост через Прощайку. Видимо, с прошлой недели здесь никто не ездил и люди не знали, что с мостом такая беда. Мы попытались проехать вброд там, где видно дно, но только увязли в иле.

Стали выталкивать. Старались наравне, никто не отлынивал. Даже Узника привлекли. Он дышал рядом со мной, куда-то в щеку.

Автобус так и не вытащили, стало очевидно, что ехать не можем.

— Надо что-то решать, — сказал офицер, — меня самого расстреляют в образном смысле, если опоздаем.

— Да, — сказал я, — пять километров дороги.

Эти слова ничего не значили и ничему не помогали, но я был главный, я был из ФСОЗОПа, просто промолчать было нельзя. Я сказал про пять километров, и теперь была очередь офицера.