Рассказы - [8]

Через черный ход Гришка вышел на задворки клиники Синельникова, в душную ночь, пахшую здесь валокордином и столовскими котлетами. Гришка протиснулся между помойными баками, пыхтя, пролез под забором, одернул халатик свой и переулками поплелся домой. Консьержка даже не проснулась, когда он, тяжело дыша, топал к лифту. Дома, не включая света, Гришка надел первый попавшийся костюм. Он хотел взять таблетки, но в темноте не сумел отыскать их. Зачем-то прихватил плащ и, консьержкой так и незамеченный, спустился на улицу. Задыхаясь, он дотащился до дороги и поймал такси. Через два квартала он попросил остановить и, с трудом выбравшись из машины, зашел в темное сейчас парадное дома, где жил Яков Фенкенштейн.

С Яковом Гришка познакомился много лет назад при обстоятельствах для Яшки безрадостных, впрочем, Яшке в его положении глубоко безразличных. Ко времени знакомства их Яков Фенкенштейн уже пару раз допивался до белой горячки. Из университета, в котором он преподавал большую часть своей жизни, его уволили за пьянку. И еще за какую-то скандальную историю. Кажется, он обозвал декана философского факультета, даму самых строгих правил, грязной потаскухой. Он влез в долги, которые не в состоянии был оплатить. Его вот-вот должны были выставить из квартиры, которую он больше не мог содержать. К тому же соседи, все люди уважаемые, каждую неделю клепали жалобы в домоуправление о том, что господин писатель ведет себя возмутительно и голым выходит курить на лестничную площадку. Риэлтеры у его квартиры так и вились. Яков на риэлтеров плевал в буквальном смысле. Чуть приоткрыв дверь. И отвратительно ухмыляясь. Так же он поступал со старухами соседками, которые требовали, чтобы он прекратил поджигать свои рукописи у них под дверью и участковым милиционером, явившимся по поручению домоуправления. Обстановка накалилась до предела, когда дворник увидал, как Яшка ссыт с чердака на тротуар. В воздухе запахло психиатрами, ледяными обертываниями и прочей дрянью. Примерно в тот самый день, когда дворник застукал Яшку за постыдными его развлечениями, Григорий Майер приехал прицениться к Яшкиной квартире. Одна дамочка с претензиями собиралась купить ее для любовных свиданий с юным, но очень талантливым парикмахером.

Дверь Гришке открыл печальный человек в пижамных фланелевых штанах и дождевике. И это в августе месяце, когда на улице стояла невыносимая жара. Яков Фенкенштейн отчего-то в Гришку не плюнул, хоть и собирался. Он подозрительно осмотрел Гришку и, не здороваясь, протянул ему бутылку водки. Гришка подумал мгновение, взял бутылку и сделал здоровенный глоток. Яшка одобрительно кивнул и пригласил Гришку войти.

Яков Фенкенштейн когда-то преподавал современную литературу в университете и писал недурные стихи. Был он человеком мягким, быть может, чрезмерно мягким. Жену свою, с которой счастливо прожил он двадцать пять лет, любил безмерно. В один прекрасный день жена Яшкина, женщина порядочная, пошла в гастроном за куриными потрохами, и не вернулась. Яшка чуть с ума не сошел. Он искал ее повсюду, звонил друзьям, в больницы, морги и частные сыскные бюро. Наконец, молодой сержант, смущенно улыбаясь, сказал Яшке, что жена его много лет состояла в любовной связи с неким торговцем пылесосами и в настоящее время с вышеуказанным господином проживает в Бразилии. Гришке она шлет теплый привет и просит впредь ее не беспокоить. Яшка от удивления запил и пил безостановочно до сих пор. Сын Яшкин, дипломат, жил отдельно и волновали его не столько родительские дрязги, сколько собственная репутация. Потому он время от времени таскал Яшку к наркологам и раз в месяц присылал девицу с лицом учительницы начальных классов, разгрести грязь в Яшкиной квартире. Из клиники Яшка выходил помолодевшим и довольным, и тут же принимался за старое. Учительницу начальных классов он не пускал на порог. Сам Яшка уборкой не занимался и в лучшие свои годы. Утюга он боялся с детства. С тех пор, как утюг этот упал на него вместе с гладильной доской, дедушкиными костылями и новогодней елкой. Единственная в его жизни попытка включить посудомоечную машину закончилась тем, что он обесточил весь район. Пылесос он разнес на мелкие кусочки сразу же после беседы с молодым сержантом. По понятным причинам. Так что квартира его была завалена по колено окурками, пустыми консервными банками, разодранными журналами и битыми тарелками. Сам Яшка все это время ходил в пижаме и дождевике, тех самых, в которых он побежал искать свою жену. Чтобы выразить презрение свое к ней, он мочился на ковер в гостиной. Который подарил ей на день рождение. Спустя два года сын Яшкин перебрался в какую-то африканскую страну и в анкетах писал, что отец его погиб в автомобильной катастрофе.

Гришка, приехав Яшкину квартиру оценивать, выпил с ним бутылку водки. После чего оплатил все Яшкины долги, отказался от сделки и обрел весьма сомнительного приятеля. Зная, что Гента не одобрит это его знакомство, он, тайком, отпустив шофера, ходил с Яшкой в рюмочную на соседней улице. Есть пирожки с капустой и пить дешевое пиво.

Целую вечность Гришка тарабанит в Яшкину дверь. Гришка слышит, как Яшка шаркает по коридору, как он дышит за дверью. Но двери не открывает. Последнее время Яшка стал осторожен. Старухи соседки явно злоумышляют против него. По ночам они шушукаются под Яшкиной дверью, а иногда даже у Яшки на кухне, куда, видимо, забираются по водосточной трубе. Забавы для восьмидесяти пятилетних старушек, прямо скажем, странные. Но Яшка странности этой упрямо не замечает. Он пытался отомстить старухам, забрасывая им на балкон пустые бутылки. Но старые ведьмы шушукались теперь у Яшки прямо в спальне. Наконец дверь открывается, и беззубый старикан в пижамных фланелевых штанах и рваном дождевике подозрительно осматривает Гришку. В руках у него бутылка водки, которую он, внимательно Гришку оглядев, тут же, не здороваясь, Гришке протягивает. Гришка смотрит на бутылку с сомнением. Сердце его вдруг замирает. Ненадолго. А потом пускается вскачь без всякого порядка и разумения. Гришка хочет нашарить в кармане таблетки, икает и пытается пристроиться на полу у Яшкиной двери. Яшка, на собственном организме изучивший целительные свойства обыкновенного медицинского спирта, сует Гришке бутылку. Гришка не раздумывает. Он вдруг понимает со всей отчетливостью, что раздумывать у него времени больше нет. Он делает здоровенный глоток и, громко икая, предлагает Яшке прокатиться до моря и обратно. Два дня. Не больше. Яшка, почесываясь, соглашается. Без особой радости. Ему не хочется тащиться к морю. Но и Гришке отказывать не хочется. А Гришка панически боится умереть по дороге. В одиночестве. И ему, кажется, больше некого просить поехать с ним к Фриделе. Он не знает ни одной души в целом городе, которая не попытается тут же упечь его обратно в одноместный этот склеп со всеми удобствами, где он будет задыхаться в стерильной чистоте, где встреча с банальным стрептококком — преступление, за которое увольняют половину мед персонала, где справлять нужду приходится на глазах у юных девиц, столь развращенных, что они бесцеремонно стягивают штаны с немолодого мужчины и даже не краснеют. Где он должен будет дожидаться, когда врачи, рассматривая бесконечные полотна электрокардиограмм его, отвернуться, наконец, и позволят спокойно ему умереть. Он не знает ни одной души в целом городе, которая не скажет, что это разумное решение, и что там о нем хорошо позаботятся. Ни одной души в целом городе, кроме этого вот беззубого старика, с которым последние лет десять он тайком выпивал в рюмочной на соседней улице. Яшка, кажется, единственный человек, которому насрать на его астму, кардиограммы, анализы мочи. Ему на собственную кардиограмму насрать, не то, что на Гришкину.