Рассказы (публикации 2009–2017 годов) - [50]

— Здравствуйте, Ион Лазаревич. Сейчас с вами будет говорить министр здравоохранения, академик Петровский.

Щелчок. Уже мужской голос. Без обращения. Без приветствия. Зачем? Ведь мы на несопоставимых ступенях социальной лестницы. Какой-то рядовой врач в каком-то провинциальном Киеве и сам министр правительства великого и могучего Союза в Москве.

— Вы почему не в Томске?

Я вспомнил, что сегодня семнадцатое ноября, день открытия школы-семинара.

— Главный врач не дал мне командировки.

— Немедленно вылетайте.

— Не могу лететь. Могу поехать поездом.

Примерно четыре дня езды из Киева до Томска. То есть, прибуду на следующий день после окончания школы-семинара.

— Это почему не можете?

— У меня осколок в мозгу, и я не переношу полётов. — В этой фразе правдой был только осколок в мозгу.

На том конце провода минутное молчание. А затем:

— Не дурите. Вылетайте немедленно.

Щелчок. Разговор окончен.

Общение с другими академиками давало мне некоторое основание полагать, что интеллигентные люди не заканчивают телефонного разговора подобным образом. Зато я несколько переоценил академика Петровского, приняв его затянувшееся молчание после моего упоминания об осколке реакцией врача-хирурга на патологическое состояние пациента. Правда, переоценка обнаружилась лишь спустя пять лет. На конгрессе ортопедов в Рио-да-Жанейро японский коллега рассказал, что за год до того телефонного разговора с министром-академиком я был приглашён на конгресс в Японию, в Киото. Все расходы — полёт, гостиница, взнос участника, содержание и местный транспорт — за счёт японцев. Даже небольшие карманные деньги — подарок императора Японии. Не имел об этом ни малейшего представления. Так вот именно академик Петровский подписал ответ, что, к сожалению, доктор Деген не может прилететь, так как у него в мозгу осколок, и он не переносит полётов. Вероятно, министр мог подумать, что мне каким-то образом стал известен подписанный им ответ. Кого следует наказать за утечку информации?

Но информация не утекла, произошло случайное совпадение. О приглашении в Японию, повторяю, не имел представления. Знал, что меня не пустили в Александрию, в Египет, что было разумно и справедливо. Не пустили в Польшу по приглашению Вроцлавского университета прочитать курс лекций. Не пустили даже после письма министерства здравоохранения Польши, подтвердившего приглашение. Но я опять отвлёкся.

Тут снова раздался телефонный звонок. Звонил заместитель министра здравоохранения Украины, с которым мы состояли в дружеских отношениях.

— Ион, иди к своему дурню и получи командировочные. Я заказал билет. До Москвы — сегодня вечером, а из Москвы до Томска завтра утром.

Поговорили, пошутили. И я пошёл к «своему дурню». Не знаю, кто ему звонил, и что ему объясняли. Но он сидел за главврачебным столом красный, как варёный рак.

— Что ж вы мне не сказали?

— Сказал. И показал вам письмо из Томска.

— Идите в бухгалтерию и получите командировочные.

— Сколько?

— Как положено. Два шестьдесят в сутки.

— Нет, за такие деньги не поеду.

Первый в моей жизни и единственный случай стяжательства. Потребовал десять рублей.

— Положено два шестьдесят в сутки. Ничего другого не положено.

— А положено доктору медицинских наук работать рядовым врачом в больнице под вашим руководством? Так что, либо платите, либо сами летите в Томск.

— Ладно, идите в бухгалтерию, — с мýкой выдавил он из себя.

По-видимому, это было первое в его жизни нарушение устава. Не знаю, последнее ли.

О замечательном событии, школе-семинаре, следовало бы рассказать с мельчайшими подробностями. Но и без этого слишком часто отвлекаюсь. Не хочется фигурировать в облике кретина с побочными ассоциациями.

Кроме главного, которое, собственно говоря, и является темой рассказа, упомяну вечер в мою честь, организованный двумя добрыми русским женщинами, профессорами Томского медицинского института и Томского университета. Закуской к доступной водке служили две тысячи приготовленных ими пельменей из недоступного в Томске мяса, в том числе медвежатины. Не имел я в ту пору представления о кашруте. Картина этих пельменей на простыне, расстеленной на снегу, не могла не потрясти своей живописностью.

А сейчас о главном событии. Не помню точно когда, кажется, на следующий день после моей лекции, меня пригласил к себе ректор Томского медицинского института, академик академии медицинских наук, профессор Иннокентий Васильевич Торопцев. Поглаживая лысину, он без вступления сказал, что вскоре в институте состоится конкурс на замещение должности заведующего кафедрой ортопедии, травматологии и военно-полевой хирургии. «Я уже говорил со многими членами учёного совета. И все согласны проголосовать именно за вас». Признаюсь, это неожиданное приглашение смутило меня. Помявшись, сказал, что должность ведь не вакантная, в институте, насколько мне известно, имеется заведующий этой кафедры. Назвал фамилию профессора-еврея, с ним я не был знаком, даже никогда не видел, но знал о его существовании.

— Видите ли, — ответил академик Торопцев, — профессорско-преподавательский состав нашего института на достаточно высоком научном и профессиональном уровне. Профессор (он назвал фамилию) этому уровню несколько не соответствует. Буду с вами откровенным. Мы давно хотели от него избавиться. Но немедленно последует молва, что антисемит Торопцев выбросил очередного еврея. Поэтому именно вас, еврея, мы хотели бы увидеть заведующим этой кафедры.