Рассказы (публикации 2009–2017 годов) - [23]

Но тут всё сложилось одно к одному. Гласность. Перестройка. Херня. В институте ликвидировали кафедру марксизма-ленинизма. Сима в течение трёх месяцев не получала своей символической зарплаты врача-лаборанта. Военная пенсия с гулькин нос. До рабочей пенсии ещё надо было дожить. Да вообще как можно существовать на такие деньги? Вот они и полетели в Израиль.

Сын математик окончил здесь курсы программистов. На работе его оценили. Начал подниматься по служебной лестнице. Зарплата у него постепенно стала почти в три раза больше немалой отцовской пенсии. Женился на русскоязычной девушке. У них родился сын. Хер его знает, чего вдруг он решил перебраться в Канаду? Звонит обычно не чаще одного раза в месяц. Даже ещё не знает, что его мать помещена в это, как его, ну в эту больницу, что ли. У Николая нет номера его телефона. Пытался узнать у Симы во время посещения. Так ведь она даже не понимала, о чём идёт речь. Куда там! Даже мужа родного не узнала.

С трудом поставил на стоянку автомобиль, приехав из супермаркета. Долго колдовал над багажником, соображая как унести всё купленное. Придётся сделать две ходки. Загрузив холодильник, свалился на диван. Нет, что ни говори, к ношению тяжестей он не приспособлен. Даже израильский протез не спасал от боли.

Херово. Так не пойдёт. Нужна помощь. Он слышал, что в подобных случаях помогает служба социального страхования. Хрен его знает, где она находится. К тому же, мало вероятно, что в их городе в этой службе есть чиновники, разговаривающие по-русски. Придётся позвонить Эфраиму, председателю их городского комитета Союза воинов и партизан, инвалидов войны с нацизмом.

Ох, не хотелось звонить ему, но куда денешься? Дело в том, что вот уже три года он не платит в Союз членских взносов. Всего-то это один раз в год четыреста шекелей. Меньше пяти процентов его месячной пенсии. Но какого хрена! Как никак это не хер собачий, а сто восемь американских долларов. Это четырнадцать бутылок отличной водки. В прошлом году Эфраим ещё напоминал о взносах. А потом махнул рукой. Да, нехорошо как-то. И какого хрена пожадничал? Придётся всё-таки позвонить.

— Что? И от Союза, оказывается, можно помощь попросить? — съехидничал Эфраим. — А вы же сказали, что обойдётесь без этой херни, как вы выразились. Ладно, попробую что-нибудь организовать.

На следующий день Эфраим пошёл в службу национального страхования. С Рут он был в самых лучших отношениях. Он вообще сумел установить самые лучшие отношения со всеми чиновниками в городе. Более того. Все городские политики старались привлечь Эфраима на свою сторону, понимая, что кроме трехсот членов Союза инвалидов, проживающих в городе, есть еще члены их семейств и много горожан, с пиететом относящихся к этим инвалидам и не равнодушным к их голосу и мнениям. Немалый электоральный контингент. Но с Рут у Эфраима были особые отношения. Рут, вдова погибшего офицера Армии Обороны Израиля, в сердце своём вмещала всё, касающееся людей, обожжённых войной.

Рут встретила Эфраима доброй улыбкой, в очередной раз по-дружески поиздевалась над его ивритом, внимательно выслушала просьбу и пообещала немедленно заняться Николаем.

Действительно, уже на следующий день Николая посетил молодой человек, чиновник службы национального страхования. Хотя общение происходило в основном при помощи междометий и жестикуляции, чиновник составил акт о необходимости предоставить Николаю помощь в уходе в течение шестнадцати часов в неделю.

Рут внимательно прочла акт. Но ещё внимательнее выслушала молодого чиновника, артистически описавшего общение с обследуемым Николаем. Рут оценила юмор подчиненного. Вот только как подобрать женщину по уходу, чтобы избежать юмора?

Картина, нарисованная Эфраимом и чиновником, оглушила сострадающую душу. Ей хотелось добавить ещё несколько часов к шестнадцати, положенным по закону. Но как обойти закон? Рут долго и тщательно, не перепоручив подчинённым, сама выбирала женщину, которая будет обслуживать Николая. Во-первых, само собой разумеющееся, русскоязычную. Во-вторых, не очень пожилую. В-третьих, добрую, соболезнующую, которая по собственной инициативе, не глядя поминутно на часы, поможет инвалиду. Рут остановилась на интеллигентной репатриантке пятидесяти лет, в Союзе бывшей учительнице русского языка и литературы.

Ровно через неделю Рут позвонила Эфраиму:

— Понимаешь, Эфраим, у меня проблема с твоим Николаем. Женщина, которая обслуживала его, пришла ко мне со слезами на глазах и сказала, что согласна умереть от голода, но к Николаю она больше не пойдёт. Она в течение нескольких дней выслушивала разные издевательства и неприличные слова, но, как она говорит, не для того она приехала в Израиль, чтобы от подонка выслушивать жидовская морда и грязная жидовка.

— Брось, Рути. Мы иногда в своей компании так шутя называем друг друга.

— Я сказала ей именно эти слова. Но она ответила, что даже в устах еврея это не весьма остроумно, хоть и не обидно. А когда, как она сказала, подлая грязь, от которой она сбежала из России, выплёскивается в Израиле русским мерзавцем, то этому просто нет названия.