Рассказы (публикации 2009–2017 годов) - [160]

Мама пришла. Но её сурово отчитала заведующая, заявив, что день моего рождения не сегодня, а четвёртого июня. Так значится в документах. Мама стала что-то объяснять. Но я уже не слышал. Мне стало стыдно и очень обидно, что так относятся к моей маме, что так начался мой день рождения. А когда оказалось, что мама принесла только кулёк конфет и стала раздавать детям по одной конфетке, я готов был провалиться сквозь землю. Так стал зарождаться отрицательный условный рефлекс на мой день рождения.

Даже не очень опытному психотерапевту достаточно этого рассказа, чтобы не вытаскивать из моего подсознания причину нелюбви к очередным именинам.

Кстати, я так и не знаю, почему в документах фигурирует, что я родился четвёртого июня, а не в действительный день моего рождения тридцать первого мая. Почему я не выяснил этого у мамы? И ещё. Меня назвали Ионом в честь моего деда. Даже будь жив дед в момент моего рождения и взросления, я не мог бы его увидеть. До своей смерти, не знаю, до или после моего рождения, он жил в Бессарабии, в Румынии, на правом берегу Днестра. А я — в пятистах метрах от его дома на левом берегу, в Советском Союзе. Но, независимо от границы, имя деда было Иона, а я почему-то Ион. Моя двоюродная сестра Женя, которая тоже до «освобождения» её 28 июня 1940 года жила в Румынии, рассказала мне, что обычно деда звали Йойна. А я Ион. И некого спросить ни о дне моего рождения, ни о моём имени.

Пятый день рождения. Я уже умел читать. Мама уже не была чёрнорабочей на плодоовощном заводе, а работала медсестрой в больнице. Я вспомнил мой предыдущий день рождения, упёрся и не хотел идти в садик. А мама торопилась на работу. Вместо уговоров она избила меня, схватила за руку и поволокла. В этот день не было даже конфет. По одной на отдельно взятого ребёнка. Условный рефлекс укреплялся.

Последовавшие дни рождения до двенадцатого не помню. Даже восьмой, когда я, по-видимому, грыз макуху, чтобы не погибнуть от голода. А в двенадцатый год рождения началось первое из пяти сочетаний этого, так называемого, праздника с экзаменами в школе. С пятого по девятый класс. Помню, что в день моего шестнадцатилетия в девятом классе тридцать первого мая 1941 года был экзамен по алгебре. А после экзамена вместе с одноклассником Яшей, родившимся тоже тридцать первого мая 1925 года, мы распили из горлышка бутылку изумительного могилёв-подольского «Алигате», чем ограничился наш праздник. А где-то примерно через месяц пошли на войну. И уже было не до дней рождения.

Правда, один день рождения по настоянию друзей отпраздновал и во время войны. Девятнадцатилетние.

После окончания танкового училища нас, группу младших лейтенантов отправили в Нижний Тагил. 183-й, так называемый, Уралвагонзавод выпускал танки Т‑34. По плану — тридцать танков в день. А в группе младших лейтенантов оказались шестеро друзей, включая меня. И все шестеро тридцать первого мая попали на завод, делающий снаряды для орудий, установленных на этих самых тридцатьчетвёрках. А на заводе спирт тёк рекой. Вот только вынести с завода даже каплю спирта было невозможно. В цехах спирт не пили. Работавшие там женщины и дети мечтали только о еде, о хлебе. Говорили, что их тошнит от запаха спирта. Хоть и мы не были особенно сыты, но запах этот только распалял и без того не хилый аппетит. Правда, нам, как вы правильно понимаете, нужна была не капля. Далеко не капля. Но ведь мы же с завода вывозили снаряды. Поэтому не без огромного труда нам удалось извлечь снаряд из гильзы, высыпать из неё порох, хорошенько промыть, в том числе, к сожалению, и таким дорогим продуктом, наполнить гильзу спиртом и тщательно закупорить снарядом, как бутылку пробкой. И уже без всяких проблем вывезти этот бесценный нормально выглядевший снаряд вместе с теми, которые вскоре нам предстояло выстреливать в бою. Два литра чистого спирта на шесть человек вполне приемлемо. Но закуски в учебно-танковом полку, к которому нас приписали, могло хватить только небольшому количеству воробьёв. Впрочем, воробьёв в Нижнем Тагиле я не видел.

В танковом училище я промышлял изготовлением парадных пряжек для преобразования солдатских ремней в офицерские — пятиконечная звезда с серпом и молотом в центре. Пряжки сооружались из меди снарядных гильз. Но самым большим спросом пользовались мои ножи, изготовленные из отличной стали самолётных расчалок. Сталь отпускал, вытачивал хорошее красивое лезвие и закалял его в машинном масле. А рукоятка была наборной. Яркой и, по-видимому, безвкусной. Впрочем, именно такие рукоятки пользовались успехом у невзыскательных потребителей. Ножны могли быть кожаными, пластмассовыми и даже из крашеного перкаля. Но для себя сделал не рукоятку, а произведение искусства. Не наборную. Сказались гены моих предков-оружейников. Рукоделие не вызывало особых затруднений. Сырья было достаточно, а в классе боевого восстановления машин стояли токарные, фрезеровочные, сверлильные станки, электросварка и всё прочее. Нож вызывал всеобщее восхищение. Так вот этот нож пришлось продать за восемьсот рублей и купить на весь полученный капитал всего лишь две буханки хлеба, что вместе с небольшим количеством соли и было закуской к двум литрам спирта.