Рассказы провинциального актера - [56]

В марте он получил телеграмму с приглашением на работу в столичный театр.

Он не сразу сказал об этом в дирекции — «мало ли что…» — решил известить ближе к концу сезона, поставить перед фактом.

Какими путями и как, то, что известно в театре одному, становится достоянием гласности — загадка, может, виной тому были поклонницы Медведева, работающие на почте, но к нему стали подходить актеры и актрисы театра с таинственными вопросами:

— Навострил лыжи?

Высказывались и более определенно:

— Не забывай нас грешных… в златоглавой!

Владимир отшучивался, но не отрицал категорически такую возможность, рассудив, что будет лучше, если директор узнает об этом исподволь и не от него и привыкнет к этой мысли.

То, что директор будет знать об этих разговорах, не вызывало сомнений — разве мы живем не в одном коллективе? Да и на роль его были претенденты, пока еще не явные, решившие, что уж, если Дроздова смогла сыграть влюбленную и возлюбленную, то уж мне-то сам бог велел сыграть героя!

В коридоре, в часы пересмены между репетициями — Медведев неожиданно столкнулся со Светланой.

— Прошу прощения, Светлана Васильевна, разогнался, не заметил, молодость, глупость, молодо-зелено… — и осекся. Она смотрела прямо в глаза ему, будто не слыша трескотни и глупости.

— Здравствуйте, Володя. Я вас искала.

Это еще более удивило Медведева.

Светлана отступила на шаг, словно разглядывая, опять внимательно заглянула в глаза, засмеялась и открыто и легко спросила:

— Вы уходите из театра?

Она улыбалась и ждала ответа. Он замялся — ему не захотелось ей врать, не захотелось отшучиваться, как с другими, но и говорить правду он не желал — а вдруг начнутся вопросы или, еще хуже — поздравления! — фальшивые и скучные.

— Хорошо, не отвечайте! — продолжала она. — В Москву?

Он снова, мучительно переминаясь с ноги на ногу, промолчал.

— Значит, верно — в Москву! — утвердительно сказала она. — Это хорошо. Это очень хорошо. Да вы и сами знаете, как это хорошо. Поздравляю. Будут уговаривать остаться — не соглашайтесь. Будут сулить горы золотые — не соглашайтесь. Не смущайтесь, я все понимаю — пока об этом молчок?

Не очень умело она подмигнула ему и пошла прочь легкой спортивной походкой.

Медведев машинально отметил про себя, что она вовсе и не высокого роста, чего он не замечал на сцене, заметил что вокруг глаз много морщинок, чего он тоже не замечал, не разглядел под гримом.

Какое-то смутное неудовольствие осталось после этой встречи, и Медведев никак не мог понять его причины, а когда понял, еще более огорчился.

Светлана стояла так близко от него, что он оказался внутри тончайшего облака каких-то редких духов, и запах их был слишком хорошо ему знаком — этот запах всегда был с ним на спектакле, незримо обволакивал его, создавал маленький мир, далекий от повседневной жизни, искусственный мир искусственной любви… Это был запах духов той женщины, которую он любил, во всяком случае многие верили в это — любил с семи тридцати вечера до окончания спектакля. Медведев считал этот запах достоянием их спектакля и вот оказалось, что это просто духи его коллеги по театру, женщины много старше его, скучной и незнакомой… Ему было грустно! Он-то предполагал, что специально для него, сначала для репетиций, потом для спектакля актриса обволакивается этим облаком — ничего похожего! Бытовуха! Пряничников купил ей бутыль дорогих французских — вот она и демонстрирует! А что спектакль, что жизнь — ей все одно!

Встреча скоро забылась.

Вне стен театра царила весна, в нем самом шли спектакли, но служители храма все чаще говорили не о делах, а об отпуске — куда ехать, с кем, как… Заканчивался очередной сезон, и Медведев пошел к директору.

Тот повертел в руках заявление, для проформы предложил остаться еще годика на два, но не очень настаивал, понимая свою несостоятельность перед весомостью конкурирующей организации:

— Конечно, отпустим… Жаль! Но, если что — всегда рады…

Осталось доиграть несколько спектаклей и в мае проститься с коллегами, ехать искать счастье в огромный город.

Последним спектаклем в его репертуаре должен был стать все тот же «нашумевший» спектакль о любви. Играли его не в самом городе — «мы же не Токио!» — говорил гордо директор о двадцати четырех аншлагах — играли на выезде в соседнем городе, еще меньшем, со слабой осветительной аппаратурой, с небольшой сценой, где едва разместились декорации.

Это был последний спектакль Медведева — через день он улетал самолетом в Москву, но из «своего» города выезжал электропоездом в шесть утра.

Было грустно и ему и актерам — расставание всегда печально.

Владимир искал какие-то хорошие слова, чтобы сказать им всем, потому что все оказались очень хорошими людьми, ни с кем у него не было ссор, конфликтов, никому он не мешал в театре, и все любили его эти два года. То, что это было не совсем так — не имело значения! Сегодня он думал именно так, бродил по коридорам незнакомого здания, заходил к актерам, что-то несвязное говорил им, выслушивал ответные напутствия и опять бродил, не находя себе места.

В первую очередь он хотел поговорить с Дроздовой, но что-то удерживало его. Он побаивался тревожить ее перед спектаклем, да и не знал, какие дружеские слова сказать ей, чтобы остаться в ее благодарной памяти, — отдав скромности должное место, втайне он был уверен, что успех театра в этом спектакле — его, Медведева, успех! Но Дроздовой нигде не было. Выезжали с запасом, учитывая состояние дорог и автобусов, приехали часа за два до спектакля, и Светлана Васильевна сразу заперлась в гримерной и не выходила. Все остальные двери настежь — заходи и разговаривай, а у Дроздовой заперта! Не стучаться же в нее, не напрашиваться!