Рассказы провинциального актера - [12]

В двухэтажной, деревянной гостинице, с темными скрипучими полами, зал ресторана казался просторным и светлым из-за огромных, во всю стену, окон, зато в номерах окна напоминали бойницы: света немного есть, да и ладно, зато тепло сохранится, когда грянет уральская зима, злая, многоснежная, с пронзительными ветрами. В ресторане, вероятно, рассчитывали на иные источники тепла для клиентов.

Номер в этой гостинице стал первой, в моей жизни, собственной комнатой, после густонаселенной родственниками в Москве. Первая комната. Первый сезон в профессиональном театре. Ближайшей работой для меня оказалась маленькая роль в новом спектакле. Собирался театр ставить ее к ноябрьскому празднику, так что репетиции, по провинциальным нормам, должны были начаться ровно за месяц до премьеры.

Два длинных месяца мне предстояло слоняться по театру — знакомиться с труппой, многочисленной, с репертуаром, «учиться у старших» — словом, бездельничать, что казалось оскорбительным после Москвы, после будоражащих душу планов спасения провинциального театра, да и просто в силу молодости. Довольно скоро я готов был на коленях умолять дирекцию об освобождении от обилия ролей, но первые два месяца оказались муторными, правда, они дали мне возможность хорошенько разглядеть, что такое  н а с т о я щ и й  театр, узнать город и его окрестности, всласть поохотиться, в общем, к первому выходу на сцену стать в городе и театре своим человеком.

В двадцать с хвостиком, плюс специфика профессии — умение приспосабливаться к партнеру — это оказалось делом не трудным.

До начала сезона оставалось несколько дней, но почти все актеры, музыканты, танцовщики съехались в город из отпуска и часто появлялись в театре, еще не растеряв в душе забот и волнений лета, еще не переступив великий порог — Начало сезона! — когда все прошлое пресекается неумолимым законом провинциального театра: двенадцать премьер в год, чтобы зритель, хотя бы наполовину, заполнял зрительный зал, что даст возможность служителям храма получать зарплату, — до этого рубежа еще оставались дни, а посему все были оживлены, открыты для разговоров, и творческие муки и неурядицы еще не омрачали лица людей театра.

Моим первым знакомым стал актер Егор Седов — сблизила охота.

Его роскошная плоскодонка увозила нас за тридевять земель и волн, и мы охотились, чуть ли не круглосуточно.

Это скрадывало мое одиночество и горечь ненужности, и скрадывало томительные дни до начала сезона — а впереди столько премьер! — когда, казалось, судьба должна будет сжалиться надо мной и я смогу блеснуть, доказать, покорить, ошеломить и т. д.

Столичная чванливость уверяла меня, слава богу, недолго в моем превосходстве над провинцией, хотя по сцене театра я еще не сделал ни шагу.

Но ведь из театрального института — спросите любого выпускника! — выходят в основном гении.

И вот начало сезона.

Я не узнавал и тех, с кем был уже знаком. Это была ярмарка тщеславия, парад одежд и причесок, это были горящие глаза и ослепительные улыбки, поддельные и настоящие драгоценности женщин соперничали своим блеском с сиянием подведенных глаз. В узких коридорах и на сцене смеялись, разговаривали, обнимались и целовались около ста человек — музыканты, балетная труппа, актеры драмы, актеры оперетты. Громкие голоса, всегда поставленные «в позицию» у опереточных актеров, были непривычны моему слуху, выходцу из Театрального московского, где с грехом пополам, сконфуженно еще витал дух Станиславского.

На меня обрушился поток, именуемый общественной жизнью театра. По обрывкам разговоров я легко узнавал о сложных перипетиях не только отпуска, но и прошлого сезона:

— Представь себе — она разошлась с ним…

— А дочь?

— Ему оставила — и поминай как звали…

— Не говори, не говори — лучшие боровики в Белоруссии, под Оршей… Четыре сотни белых за десять минут!

— Тебе очень идет эта прическа!

— По-моему, ты только что сказал это же Солнцевой…

— Дай же я тебя расцелую, старый черт! Загорел, бандит, загорел, как контрабандист!

— Крым, батенька, это… Одно слово — Крым!

— Теперь я не дурак — или давайте высшую, или только меня и видели — между нами, меня ждут в Сызрани…

— А ну, подойди, подойди — не укушу, хоть ты и подлец…

— Что это тебя так разнесло, дорогуша?

— До зарплаты не подкинешь? Сам знаешь — Крым…

— Конечно, жить с ней можно. Нужно ли? Вот вопрос!

— Осторожнее, Зиночка, побереги помаду — ты стольких уже целовала, себе ничего не останется…

— Между прочим, несмываемая…

— Ой, покажи…

— Сама вязала? Не может быть…

— С ними только одно — надо требовать… Требовать и все. На первом же собрании встану…

— Еще одна роль, а славы все нет…

— У новенькой ножки толстоваты…

Сколько вздохов, взрывов любви, огорчительных всплесков — «Не может быть, чтобы он… Подлец!» — самоутверждений — «Нет уж, в новом сезоне я другой… Шалишь, я стал другой…» — два часа, три часа гул человеческих голосов, заглушивших бы любые водопады мира, окажись они вблизи сцены провинциального театра в день открытия очередного сезона.

На другой день все стихло и вошло в привычное русло.

Впереди — двенадцать премьер года, обязанных, если уж не соответствовать мировым шедеврам, то, во всяком случае, отвечать самому высокому уровню. В масштабе города. И кормить труппу.