Да, но сегодня он опоздал.
И продолжает опаздывать. Боже мой.
Очередной официант, закованный по уши в латы надменности, профланировал мимо и слегка мазнул её взглядом, полным презрения, — точно грязным полотенцем по лицу. Да нет же, неправда, ей показалось. Не может он так на неё смотреть, как бы бедно она не была одета… Она завертелась, желая стряхнуть с шеи удавку смущения, от которой её лицо уже стало почти багровым, и случайно взглянула на пару за соседним столиком.
Да, их было двое. Двое мужчин. Один — постарше, лет тридцати, волосы чёрные, точно застывший дым от пожара. Лицо — худое, сияюще-белое, как эти ослепительные шёлковые скатерти, как луна, прилипшая жадно к окну. Одет он был, кажется, во что-то бархатное, чёрное, по фасону похожее на старомодный камзол.
Она отвела испуганно взгляд, как будто ошпарилась — и вновь посмотрела. Второй был моложе, совсем ещё мальчик, то ли рыжий, то ли белокурый — в приглушённом шафрановом свете свечей, мерцавших на столиках, разобрать было трудно. Глаза у него как-то странно лихорадочно горели. Наверное, он слишком много выпил — или даже кое-что похуже, хотя ей что за дело… Он повернулся, нарочито играя собственным локоном, как котёнок хвостом, и она разглядела, что губы его неровно и густо накрашены.
Только тогда она поняла, что это за парочка — и покраснела. Конечно. Какая она отсталая, глупая. Нет, это просто тревога за Джорджа затуманила ей мозги.
Джорджу эти двое, разумеется, пришлись бы не по вкусу. Он всегда говорил со сдержанной гордостью, что не одобряет такие… извращения. Ей это не нравилось. Нет, неправда — ей это нравилось. То есть, нет, она ни в коем случае не разделяла его нетерпимость, но подобные взгляды были неотъемлемой частью Джорджа, одним из главных камней в фундаменте его благопристойности. Джордж — это сам воплощённый порядок, хранитель устоев и равновесия. Он — настоящий мужчина, надёжный и верный, из тех что не изменяют жене и не опаздывают на свидания (только бы с ним ничего не случилось!) А, значит, он должен держаться подальше от всего неправильного и недопустимого. От всего, что способно разрушить основы и подвергнуть опасности их уютный мирок, пахнущий чистым бельём и сахарной пудрой, который они непременно построят, как только поженятся… В том числе, он должен держаться подальше от таких вот длинноволосых субъектов с их помадой и нелепыми театральными камзолами.
Если бы Джордж не опаздывал… (Но почему? Что же случилось?!) Если бы он сидел здесь, за этим хорошеньким круглым столиком прямо напротив неё, и мельком увидел этих двоих… Он бы, конечно, ничего не сказал — ведь он истинный благовоспитанный джентльмен. Но он бы брезгливо поморщился и отложил аккуратно вилку и нож, давая понять, что такое соседство лишило его аппетита. А потом возобновил бы нехотя трапезу — неспешно и с видом оскорблённого достоинства…
— Позвольте…
Она подняла болезненно лёгкую голову — и содрогнулась, как будто ступила босыми ногами на осколки стекла. Перед ней, в почтительном полупоклоне стоял (и когда он успел подойти?!) тот, старший темноволосый… Глаза были точно две проруби, покрытые коркой чёрного льда. Лицо ускользало, словно она могла видеть его только краем глаза. Неподвижная белая кисть руки, острая, как наконечник копья, парила в воздухе… господи, что ему надо?
Наконец, она поняла, что он приглашает её на танец.
Боже мой, нет. Он что, сумасшедший? Зачем она ему, если вот, сидит его мальчик, этот слащавый блондинчик, с разводами дешёвой растёкшейся помады на безупречных пухлых губах?
Но тот, похоже, не ревновал и вообще, нисколько не был против. Он только смотрел на неё и на своего кавалера всё такими же безумно возбуждёнными глазами, влажными и беспросветно чёрными, точно зрачки поглотили всё без остатка, даже белки (кокаин?) Он улыбался — извращённой, невинной, циничной, восхищённой улыбкой, развалившись на жёстком и узком стуле точно на груде атласных подушек.
А его приторно-белый черноволосый пугающий спутник всё стоял терпеливо и протягивал руку — ей, дрожащей и онемевшей, ухватившейся липкими пальцами за ненадёжный оплот стола.
Нет, хотела она ответить. Конечно, нет. Благодарю вас, но я не танцую. Невозможно. Что скажет Джордж, когда придёт (он ведь придёт?) и увидит её в объятиях другого мужчины? Нет, нет и нет!
А потом время дало какую-то трещину, пол накренился, и вот они уже вместе, он и она, танцуют, кружатся по залу под густые и душные, тёмно-багровые звуки нездешней дурманящей музыки. Он вёл её, а, вернее, нёс, безвольную, точно она была куклой, заводной игрушкой, ключ от которой хранился лишь у него. Она не ощущала тела, как будто её разбил паралич — но откуда-то знала, что там, где-то в другой Галактике, её ноги делают именно то, что нужно, скользят и ступают в полном соответствии с его волей.
Заводная игрушка, безупречная, неутомимая, она неустанно кружилась по зыбкой воде ковра, в желе ресторанного спёртого воздуха, среди круглых столиков, блестящих и мелких, как тараканы…
А потом они очутились на улице. Пахло дождём и мокрой землей. Чёрные лужи на грязном асфальте. Небо давило, как бесконечный бархатный плащ.
