Рассказы писателей Каталонии - [83]

Я удивился. (В купе больше никого не было, а ей зачем-то понадобилось сесть поближе ко мне!) Глянул на нее краешком глаза: она смотрела прямо перед собой, очевидно на ребенка, задававшего своей матери обыкновенные детские вопросы. И я снова уткнулся в синюю книжицу. Длинные и скучные пояснения…

На станции с названием Сокна женщина с ребенком сошла, и в купе зашел старик. Как только поезд тронулся, я почувствовал, что моей ноги касается что-то теплое. Это она (незнакомка с красивыми ногами, обтянутыми нейлоном и по цвету напоминающими норвежскую семгу) прижала свою ногу к моей! Я не заставил себя ждать: не только принял игру, но и ответил на нее, теснее прижав свою ногу к ее ноге. Когда глянул на попутчицу краешком глаза, мне показалось, что она улыбается. А что дальше? Я воспылал надеждой, что на ближайшей большой станции старик сойдет и мы с ней останемся наедине. Но мы проезжали станцию за станцией, а старик и не шелохнулся. Сидел с закрытыми глазами, склонив голову на спинку сиденья. Спал он так тихо, в такой полной тишине, что я грешным делом подумал, не умер ли он. А вдруг он проедет? Может даже, ему надо было выходить на той станции, на которой мы только что останавливались, а он не заметил, проспал? Может быть, лучше все-таки разбудить его? Но я же здесь иностранец, и я предпочел промолчать, тем более что в нашем полку прибыло: на последней станции в купе вошла девушка лет двадцати с огромной сумкой и ясными глазами.

Нога незнакомки и моя нога срослись, как сиамские близнецы, и, судя по всему, ни один из нас не представлял себе, как же довести до счастливого конца наши взаимные побуждения. Поезд долго бежал, прежде чем я набрался духу спросить ее, далеко ли она едет. Дама сначала даже не обернулась ко мне, а когда я повторил свой вопрос, посмотрела на меня удивленно (вот тогда-то, видя ее профиль совсем рядом, я смог оценить, как она хороша собой) и, раздвинув в улыбке полнокровные губы, ответила мне по-норвежски. (Разом рухнули мои надежды на то, что она принадлежит к той части населения, которая говорит и по-норвежски, и по-английски.) Я пал духом. Она сказала еще что-то, возможно ожидая ответа, которого я не мог ей дать. Молодая девушка просматривала журнал мод и казалась начисто отрешенной от окружающего мира. Но старик, за которого я опасался, не умер ли, открыл глаза и предложил свои услуги в качестве переводчика: дама просит извинения за то, что не говорит на моем языке. Я подумал, не сказать ли ему, что язык, на котором я обратился к даме, вовсе не мой, а позаимствованный. Старик предложил свое посредничество и для дальнейшей беседы. Я смутился (представил себе, как я бросаюсь на колени и через переводчика объясняюсь в любви), не знал, что ему ответить, и в конце концов отказался, вежливо поблагодарив. Наступило немного напряженное молчание. (Однако наши ноги оставались тесно прижатыми друг к другу.) Старик снова закрыл глаза, но не надолго: в Торпо он попрощался с нами и сошел.

Между Торпо и Олем я осторожно накрыл ладонью руку соседки по купе и ласково погладил ее пальцы. Мне показалось, что ресницы ее дрогнули. Она тотчас повернула руку ладонью кверху, и наши пальцы тесно сплелись. Сидевшая напротив нас девушка громко шелестела листами журнала, время от времени поглядывая в окно. Потом закрыла журнал и положила рядом с собой на сиденье. Окинув нас взглядом, на какое-то мгновение задержала его на наших сцепленных руках и тотчас же тактично отвела глаза, посмотрела на свою сумку, подтянула на ней ремешок и, зевнув, снова погрузилась в созерцание пейзажа.

Сумерки все никак не переходили в ночную темноту. В Гейло к нам присоединился мужчина средних лет в зеленой форменной одежде, видимо лесник. Шансы мои убывали. И я решился: встану, не выпуская руки незнакомки, и увлеку ее за собой в проход, там мы сможем если и не поговорить, то, во всяком случае, хоть как-то прийти к взаимопониманию. Но в этом была и определенная доля риска: а вдруг она не примет такую игру и скажет что-нибудь, чего я не пойму (зато прекрасно поймут остальные попутчики, и это смущало меня более всего). В пользу такого решения было то, что она, собственно говоря, первая проявила инициативу, а потом не отняла руку, когда я сделал пока что единственный встречный шаг. Меня огорчало, однако, как это она не понимает затруднительности моего положения: ведь я чужак в этой холодной стране. По справедливости она должна бы решить, что нам делать. А может, ей вполне достаточно рукопожатия и соприкосновения наших ног?

И я встал, крепко сжав ее руку. Поначалу мне показалось, что она не пойдет за мной, с таким удивлением она на меня посмотрела. Но потом улыбнулась. Я вышел из купе первым. И мы пошли в конец вагона. В тамбуре она заговорила на каком-то языке, медленно и четко выговаривая каждое слово, думала, наверно, что не понять такие простые слова невозможно, но я-то полагал, что она, как и прежде, говорит по-норвежски. (Теперь я понимаю, что в ту минуту показал себя не очень сообразительным.) Но все же я сообразил, что надо бы выяснить, какой язык (я здесь воздерживаюсь от плоских острот) для нас общий. Чеканя каждый слог, я произнес несколько слов на четырех языках, которыми владел. Она говорила на трех, но я с глубоким сожалением (и, надеюсь, к ее огорчению) убедился, что общего языка мы не нашли. Ну как мне было сказать ей, что я без ума от ее ног цвета семги, о том, как мне хочется обнять ее и приласкать, пока она не сошла на какой-то неизвестной мне станции; о том, что прикосновение ее ноги было для меня самым радостным событием за последнюю неделю? Мы слились в крепком поцелуе (это был первый наш поцелуй, но он явился увертюрой к целой симфонии) и не размыкали объятий, пока поезд грохотал по длинному мосту, но тут вдруг открылась дверь вагона — девушка из нашего купе направлялась в уборную, дверь которой выходила в тамбур, и тут я сообразил, что мы попусту теряем время, целуясь как одержимые без какого бы то ни было естественного продолжения. Девушка закрылась в уборной, и я подумал: пусть она только выйдет, и мы устроим там любовное гнездышко, раз уж судьба не послала нам ничего другого.