Рассказы писателей Каталонии - [73]

Жозеп Албанель

Здание

Посвящается Розе и Маноло: будьте счастливы

Я, как и все, родился на первом этаже. То есть на последнем, ну да, на самом верхнем. Как родился, естественно, не помню. Мои первые воспоминания, далекие и туманные — обычные воспоминания раннего детства, — относятся ко времени первого в моей жизни теста: словно со стороны я вижу себя ребенком, пытающимся под пристальным взглядом воспитателя собрать какую-то странную головоломку. Тогда мне было года четыре или чуть больше. В памяти всплывают и другие картины, столь же неясные и расплывчатые. Помню длинные шеренги детей в коридорах, грохот динамиков, классы с большими экранами, торжественные церемонии перед сеансами психогипноза… Я еще ничего не умел, меня еще ничему не учили. Но одно я уже знал твердо: каждый мой день должен проходить в занятиях, точно таких же, как и у других детей в Здании. Занятия — в классе и самостоятельно-физические упражнения, психосеансы нескольких видов… и длинные переходы по коридорам, по коридорам, из помещения в помещение, вниз по лестницам… Тогда еще я не спрашивал себя: а почему это мы только спускаемся и спускаемся по лестницам, и никогда не поднимаемся? Но и потом, когда я начал задумываться, то не успевал даже задать вопроса — в тот же день, как он приходил мне в голову, я получал ответ. Я, как и все, жил в Здании — огромном, почти необъятном сооружении. Более двух тысяч этажей, десять километров в высоту. Длина в верхних этажах — около пяти километров, в нижних — более десяти… Никаких отверстий или окон; нашим миром было — так предусмотрено — само Здание. Все мы рождаемся наверху. И начинаем движение по этажам вскоре после рождения, в колясочках, под присмотром множества нянек. Пересекая один этаж, спускаясь на другой, мы учимся ходить, говорить, различать предметы. В первые годы жизни, конечно, спускаешься медленно: ты идешь сам, неуверенно ступая, по всем коридорам, сходишь вниз по лестницам. Рядом — твои сверстники. С ними ты пересекаешь этажи из конца в конец, от одной лестницы до другой, останавливаясь только на время занятий, еды, сна. И никогда не ешь, не спишь, не сидишь на занятиях и не играешь дважды в одном и том же месте. Помещения, где был, ты больше никогда не увидишь. Всегда вперед, вперед, вперед. И всегда сам, своим ходом, опираясь на собственные силы, как только научишься двигать ногами и руками и соображать. Мне сказали, что таким образом мы в конце концов спустимся на землю — на уровень земли — и выйдем во внешний мир. Именно тогда я и узнал, что он существует, тот самый мир. То есть Здание — это как бы испытательный срок, здесь мы проходим своего рода ученичество, готовясь выйти во внешний мир. Ни я, ни мои товарищи не знали, какой он, этот мир, ждавший нас снаружи. Нам никто о нем не рассказывал. Разве что — очень редко — его упоминали на уроках как конечную цель нашего пути, и в разговорах с учителями и воспитателями вопрос о нем иногда возникал мимоходом. Мы не могли его себе представить, ведь все, что мы видели в своей жизни, — это коридоры, классы, лестницы… но ни картинок, ни фильмов о том мире; и в сеансах психогипноза нам не внушалось ничего, на что можно было бы опереться. Что-то есть, но мы не знали, что именно, и где, и как. И продолжали спускаться. Понемногу исходная группа — мальчики, которые родились и начали спускаться вместе со мной, — становилась все меньше и меньше. Сегодня исчезал один, завтра — другой. Тесты происходили регулярно, и после каждого группа уменьшалась. Нам объяснили, что нас делят по способностям и личным склонностям — для дальнейшей специализации по роду деятельности. Для большинства — более чем для девяноста девяти процентов — предусмотрен выход во внешний мир. Только очень небольшое число ребят из каждой группы должно было остаться — и перейти в обслуживающий персонал Здания. Им уже не доведется увидеть и узнать, какой он, этот внешний мир… Мне, как и остальным, не полагалось знать — до самого нижнего этажа и до последней минуты, — выйдем мы или останемся. А пока время шло, и я подрастал. Чем дальше, тем больше времени я уделял физическим упражнениям — чтобы укрепить мускулы и повысить быстроту реакции. Между собой мы говорили, что жизнь там, снаружи, по всему видать, нелегкая, поэтому нужна хорошая подготовка, надо стать крепкими и стойкими, как железобетонные конструкции. Последние этажи оказались самыми большими, самыми трудными. Здесь часто приходилось преодолевать длинные коридоры, полные препятствий, а иногда и опасностей. На один такой коридор уходили долгие часы, и мы никогда не знали, кончится ли на этом испытание или продлится неделю-две, удастся ли отдохнуть, поесть, заняться тем, чем хочется. Да, жизнь на последних этажах — небольшое удовольствие. Вся надежда — спуститься до самого низа, до уровня земли, и выйти наружу. На третий этаж мы — моя группа — ступили, переживая пору наивысшего физического развития. Выносливые, сильные, крепкие, как дубленая кожа. И все — хорошие специалисты: механики по зубчатым сцеплениям и передачам первой степени (самым сложным, понятно). Никто нам не говорил, но было ясно, что это и будет наша работа там, снаружи. На втором этаже — оставался всего один до выхода — начались приятные сюрпризы. Нас уже поджидала группа девушек нашего возраста. И их было ровно столько же, сколько нас. К тому же, как я скоро убедился, они были тщательно отобраны: для каждого из нас — строго определенный тип. Дело оказалось нетрудное, скоро все подобрали себе пару, и ни минуты не колеблясь — каждому юноше понравилась только одна девушка. Моей парой оказалась блондинка, невысокая, с небольшой грудью. Она же мне все и объяснила: эти девушки были отобраны в матери — с учетом их генетического потенциала. Сама она, конечно, знала уже за семь или восемь этажей, что предназначена именно мне. Кое-кому из моих товарищей удавалось совершить зачатие в считанные дни, и их тут же отделяли от партнерш. А у меня, даже с зачаточными пилюлями, на это ушло две недели. Потом небольшой отдых — и шагай дальше. Но некоторое время спустя была встреча еще с одной. А потом — еще. Девушки были замечательные; забыть их невозможно. Первоклассные матери. Я уверен, что все три произвели на свет образцовых детей. А в конце второго этажа оказалась зона отдыха, невероятный комфорт, полное расслабление. Мне дали на это несколько дней — надо было восстановить силы, а на первом этаже снова занятия, полное повторение всего, что мы знали по механике. И вот я достиг выходного зала. Ночь накануне мне удалось поспать более или менее спокойно. Правда, была включена психогипнотическая запись, но она звучала мягко и ободряюще. Утром меня накормили сытным завтраком и дали несколько таблеток — таких я никогда раньше не принимал. Врачи в последний раз устроили мне осмотр и окончательно признали годным. Стоя на пороге переходной камеры, я чувствовал, как радость распирает мне грудь. Открылся люк, и я вошел в камеру. За моей спиной люк снова закрылся. Впереди был освещенный экран, на котором виднелась очень сложная схема, а на ней черными и красными линиями был намечен маршрут. Я сразу вспомнил: этот маршрут записан в моей памяти: очевидно, мне заложили его в подсознание на последних сеансах психогипноза. Прежде чем поднялся выходной люк, рядом со мной открылась дверца, и я увидел небольшую сумку, которую поднял и повесил себе на шею. Открылся люк. Передо мной был длинный коридор, а в конце его — еще одна дверь. Это была двойная, герметичная дверь, такие мы проходили на занятиях по механике — их надо только открыть, а они потом закрываются автоматически. Я шагнул через высокий порог; и как только я оказался снаружи, заработал магнитофон в сумке у меня на шее, и я услышал приказ: идти к месту, отмеченному на плане, который записан в моей памяти, и там проверить работу зубчатых сцеплений и цепных передач одной установки — точнее, одной из тех гигантских машин, которые обеспечивают жизнеспособность Здания. Внешне Здание было таким, что я и представить себе раньше не мог, — нечто необъятное, мрачное, туманное и гнетущее. Оно, казалось, плавало в облаках густого темного дыма. Разглядеть мне удалось не много, но больше и не нужно было: остальное подсказывало чутье. Я словно видел эти мощные грохочущие громады; их движущиеся части были отделены друг от друга почти незаметными, извилистыми, как лабиринты, проходами, по которым нужно было сейчас пройти к цели. Голос из магнитофона настойчиво требовал действовать: выполнять задание. Выпустившая меня камера была не единственной в Здании: я видел, как тут и там открывались выходные двери, люди выбегали, каждый к своей цели, и скрывались в густом черном тумане. И повсюду, наполняя пространство, разносился оглушительный шум. Хуже всего были, однако, не дым и не пугающий грохот машин, а электрические разряды, взрывавшиеся справа и слева, вновь и вновь озарявшие пространство мгновенными вспышками. И кто знает, может быть, одновременно с этим происходили и утечки атомной энергии, способные стереть нас с лица земли в миллионную долю секунды… Один из разрядов ударил рядом со мной — вероятно, искрила одна из машин, — и удар пришелся по какому-то несчастному парню, бежавшему в указанное ему место с такой же, как у меня, сумкой на шее и противогазом. Противогаз! Воздух разряжен до предела, нечем дышать, а я забыл надеть противогаз, что висел у меня на поясе. Рвануть и надеть его было делом одной секунды, а потом я кинулся по лабиринту искать назначенное место. Надо было проверить, хорошо ли работает участок ленточного транспортера — или какая-либо деталь вышла из строя и нуждается в замене, а в этом случае заменить ее на запасную из сумки. Если же окажется, что я сам не могу исправить неполадку, то нужно было включить один из контрольных мониторов моего участка, чтобы люди, работающие внутри Здания, установили вид аварии и определили, какой ремонт необходим. Моя же задача заключалась в том, чтобы предотвратить возможные неисправности и обеспечить бесперебойную работу участка — моего участка, длиной метров пятьдесят — непрерывного ленточного транспортера. Это один из транспортеров, которые переправляют натуральные продукты с герметических плантаций на гидропонике к автоматическим перерабатывающим фабрикам. Здесь, снаружи, все автоматическое — от источников энергии до поточных линий, производящих продукты потребления. Все — за исключением, разумеется, обслуживания и ремонта автоматических линий. И здесь кроются опасности, множество опасностей на всем протяжении моего маршрута, и не только моего — на всех других маршрутах, при выполнении всех задач, стоящих перед нами во внешнем мире. Я это понял тогда. Или теперь. Но я это наконец-то понял. Я больше не вернусь в Здание. Ни я, никто другой. Назад пути нет. Это не предусмотрено. Мне не заложили в подсознание никакого обратного маршрута. А кроме того, двери могут открываться только в одном направлении: так, чтобы люди выходили, но не входили. Мне удалось достичь своего участка. И свою работу я выполнил. На совесть. И уверен, что — насколько это от меня зависит — транспортер будет работать бесперебойно. Да и маловероятно, чтобы работник столкнулся с проблемой, которую он не мог бы разрешить быстро и эффективно. Все предусмотрено. Все рассчитано. Однако я уже давно думаю, даже уверен, что скоро придет кто-то другой проверять работу моего участка. А когда я попытался подняться, чтобы уйти отсюда прежним путем, то не смог. Это, наверное, воздух. Вот уже какое-то время мне трудно дышать, даже в противогазе, и меня одолевает странная сонливость. Я потерял счет товарищам, которые погибли у меня на глазах: одних разнесло в клочья взрывом, другие обуглились от удара электрического разряда, третьих затянуло в безостановочно и неумолимо движущиеся узлы машины. Но многим, я полагаю, удалось, как и мне, выполнить задание, и их ждет какая-нибудь другая смерть. А люди продолжают выбегать из Здания. Люди, посланные на ремонт. Люди, посланные на смерть. Надо посылать людей на смерть, чтобы машина продолжала работать, чтобы Здание продолжало жить, чтобы рождались все новые люди, чтобы послать их, когда окрепнут, на смерть, чтобы машины продолжали работать, чтобы Здание продолжало жить… Все совершенно. Обо всем подумали. Даже об этом магнитофоне, здесь в сумке, потому что, если будет желание, ты можешь провести свои последние минуты, рассказывая историю своей жизни, историю, уже рассказанную миллионы раз и которую никто не будет слушать пот… том-м-м… у… ч-ш-ш…