Рассказы писателей Каталонии - [13]

— Конечно, любовник? — живо заинтересовалась Пралин.

— О, сеньорита, это уж на ваше усмотрение.

Фривольный тон разговора заставил Жауме густо покраснеть.

— Сеньор, который сопровождает госпожу Окампо, — сказал он, когда мэтр отошел, — ее родственник.

— Если они придут, познакомь нас, — развязно попросила Пралин.

Жауме был страшно зол. Он вдруг вспомнил о правилах этикета, которые, как ему казалось, достойны только презрения, и лицо его запылало еще ярче.

— Сначала надо попросить разрешения…

— Скажите пожалуйста! Можно подумать, она королева Мадагаскара…

Тем временем ресторан оживился. На эстраде появилась пара профессиональных танцоров. Жауме вдруг заметил, что женщина за соседним столиком с иронией смотрит на Пралин (та ела, не снимая перчаток), а потом шепчет что-то на ухо своему кавалеру.

— Почему бы тебе не снять перчатки? — с досадой прошептал Жауме.

Он боялся и в то же время нетерпеливо ждал, когда появится кто-нибудь из знакомых. Если отвлечься от лошадиного профиля и надетых перчаток, Пралин отвечала самым строгим требованиям, пожалуй, могла сойти даже за парижанку. «Особенно когда молчит», — отметил про себя Жауме. Он вдруг испугался, не старовата ли его спутница. Но нет, она напоминала «звезду» с обложки модного журнала, а «звезды» никогда не бывают слишком молодыми.

Прозвучал гонг. Show начиналось. Неизбежная в подобных представлениях женщина в национальном костюме, словно сошедшая с полотен Гойи, лишний раз напомнила присутствующим, что она истинная испанка, и громко пропела что-то патриотическое. Однако это был лучший номер программы, потому что прочие «вокалистки» производили жуткое впечатление. Тощие, бледные, коротко стриженные, без бюста, без возраста и без голоса, все абсолютно одинаковые и унылые, как знак минус, они одна за другой надрывно тянули бесконечную песнь любви, пока наконец не замирали, совершенно обессилев:

«Я так люблю тебя, люблю тебя, люблю…»

Чтобы сделать такие горячие признания, которые в их устах напоминали предсмертные хрипы, певицы считали необходимым напялить на себя брюки, как будто собирались прокатиться на лыжах, и ярко накрасить губы, казавшиеся кровоточащей раной на бледно-синем лице. Акробатический номер публика приняла совершенно бесстрастно, и, когда «Резиновый человек» наконец удалился на руках, закрутив при этом ноги вокруг головы, эффект был таким же, как если бы он просто прошелся по сцене с зонтиком под мышкой.

Когда подали шампанское, Пралин, которая с каждой минутой казалась Жауме все старше, начала петь «Chateau Margot», высоко подняв бокал. Жауме заметил, что над ними смеются. Его чувству собственного достоинства вновь был нанесен ощутимый удар. Бедняга не спускал глаз с двери: «Что подумают, если увидят меня здесь с этой лошадью?»

Музыканты заиграли фокстрот, и они пошли танцевать. Жауме, у которого было прекрасное чувство ритма, понял, что Пралин танцует далеко не лучшим образом, и попросил ее двигаться в такт музыке. Оскорбленная «парижанка» обозвала Жауме нахалом, и парочка вернулась за столик.

— Выпей-ка, может, немного развеселишься.

Однако выпитый коньяк, как ни странно, заставил Жауме трезво оценить обстановку.

А что, если родители обнаружили, что он сбежал? Или, может, кто-нибудь видел, как он входил в дом № 7? Да и не слишком ли бросается в глаза настоящая профессия Пралин?

В этот момент Жауме почувствовал чью-то руку у себя на плече.

— Жауме, ты? Здесь? Ну и дела!

Это был Андреу Тагаманен, его приятель, учившийся уже на четвертом курсе. Он поклонился Пралин, которая смотрела по сторонам с наклеенной улыбкой, старательно изображая светскую даму, и вдруг громко рассмеялся.

— Да мы, кажется, знакомы, дом № 7, если не ошибаюсь? — Андреу захлебывался от удивления. — Вот это да! Ну, как поживает Кошачий переулок?

— А ты, я вижу, все такой же наглец, хоть и учишься в университете.

— Пойдем потанцуем? Ты сегодня отлично выглядишь. Ах, да! Я забыл спросить, не против ли Жауме…

— Я не танцую с такими наглецами, — промурлыкала Пра-лин, совершенно растаяв.

— Тогда выпьем виски, я вас приглашаю… Ну что, приятель? Как жизнь? Я вижу, малыш сегодня не в духе?

— Просто хочет спать. — Пралин засмеялась и погладила Жауме по голове. — Уже давно пора в постельку.

— Ума не приложу, как это папочка с мамочкой отпустили тебя так поздно?

Жауме взорвался. Это был гнев маленького ребенка — он чуть не заплакал, а золотые волосы встали дыбом и топорщились на голове, словно перья.

— Сейчас получишь!

Андреу захохотал. Обозлившись, Жауме швырнул в него яблоко, и так удачно, что угодил прямо в лоб даме за соседним столиком. Ее кавалер приподнялся и, вероятно, собирался потребовать объяснений, но Андреу остановил его:

— Это ребенок, малыш не привык развлекаться, вот и все. Так что вы уж его простите. Пралин, этот вальс за тобой.

Они пошли танцевать. Жауме был в отчаянии. Чтобы утешиться, он одним глотком осушил свою рюмку виски, а заодно и рюмку Пралин, к которой она так и не притронулась. Жауме убеждал себя в том, что родителям еще не пришло в голову заглянуть в его комнату (впоследствии оказалось, что так оно и было). А булавка? Если, не дай бог, кто-нибудь раньше нашел ее и положил на полочку в ванной, пропажи уже давно хватились. Жауме почувствовал угрызения совести и страх. Когда он брал злосчастную булавку, он и не представлял, сколько она стоит. А сколько может стоить этот ужин? «Спидеум» — дорогой ресторан, они заказали много блюд, но цена… Об этом Жауме понятия не имел. Наверное, сто песет? Впрочем, с таким же успехом ужин мог стоить и пятьсот, а у него в кармане было сорок два дуро. Шел второй час ночи, очень хотелось спать. Немногочисленные посетители постепенно расходились. Пралин продолжала танцевать с Андреу. «Как она вульгарна. Если не поднимается из-за стола, не раскрывает рта и не поворачивается в профиль, она еще может произвести некоторое впечатление, но ее движения… и это ужасное платье… нет, она просто отвратительна. Что я буду делать, когда мы останемся вдвоем?» Ему было невыносимо даже смотреть на нее, а ведь нужно идти с ней в Кошачий переулок! Брезгливый Жауме сразу представил себе грязную спальню с сомнительного вида простынями. Ему стало противно. Нет уж! Пусть Андреу развлекается с этой клячей! Жауме вытащил из кошелька двести песет и положил под рюмку: он не желал оставлять себе ни сентима из денег, приобретенных таким дурным путем. Через несколько секунд его уже не было в ресторане.