Старик поднялся, прошел к ночному столику. Зажег ночник, взял фотографию, письма и картонную коробку. Лампочку не погасил, чтобы не искать в темноте кухонную дверь. В кухне тоже зажег свет, подставил к плите низенькую табуретку.
Стал рассматривать карточки. За последние пятьдесят лет немало событий и лиц запечатлелось на фотографиях, в неподвижных сценах, оставшихся где-то в прошлом. Привести их в движение мог только свидетель этих событий. А жизнь есть движение. Когда уходит свидетель, умирают и самые дорогие фотографии. Это уже будут не они с Руженой, полные своих планов и надежд, и ни для кого уже эта карточка не воскресит бойкого фотографа, прыгающего вокруг громоздкого деревянного аппарата. А кого взволнует, сколько путешествовала эта фотография по его карманам? Это будет лишь изображение незнакомой парочки у деревенского забора. Все погрузится в никому не интересную всеобщность — какие-то люди что-то делали. И будет погружаться глубже и глубже, пока не забудется.
Старик отложил фотографию, чиркнул спичкой и поджег первое письмо. Бросил его в топку и через раскрытую дверцу следил, как пламя схватывает исписанный лист. На горящее письмо положил второе, третье, четвертое. Вручал прошлое огню и присматривал, чтобы оно сгорело без остатка. Брал письма по номерам, а когда все они сгорели, принялся за коробку. Вот фотография Ружениных опекунов, дядьев, племянников, вот конверт с прядью волос их сына, памятные предметы, которые были кому-то дороги, но этот кто-то умер.
Для сына, насколько он его знал, подобные вещи не значили ничего. Его мир иной. Старик не мог себе представить, как бы он передал сыну какой-нибудь из этих сувениров. И медленно, задумчиво бросал их в огонь. Пусть они уйдут вместе с мертвой, ей они принадлежали, и никто не оскорбит их равнодушием, если и ему самому суждено умереть так же внезапно, как умерла Ружена.
Сгорело все, осталась только фотография с храмового праздника. Старик держал ее большим и указательным пальцами и размышлял. Бросать — не бросать. Можно ведь сжечь и завтра.
Он сунул карточку в карман пиджака, закрыл дверцу плиты, повернул выключатель и возвратился в комнату к мертвой.
Положил фотографию на тумбочку и долго рассматривал. Как в тот раз, когда перебежал через сквер к жилому кварталу, где его ждали товарищи. «Я остался жив», — сказал он тогда глядящей на него с фотографии Ружене. «Я остался жив», — мог бы сказать он и сегодня. Но тогда было ощущение победы, сегодня это не представлялось ему победой.
Старик выключил свет и ощупью добрался до стула. Сел. Теперь, во тьме, гроб уже не был виден. Памятник тоже. Только Ружена стояла у забора и нерешительно улыбалась.
Нужно сказать ей, что у меня умерла жена, пусть пойдет со мной на похороны. Это хорошо, что кто-то у меня все-таки остался. Хоть не буду так одинок.
■
