Рассказы, очерки, фельетоны 1925-1927 годы - [11]

20

Снявши парик, по голове не плачут.

Ол. Райт

"Бузотер", 1926, э 11

ТИПАЖ

Мощный звонок перешиб "Шествие сардара".

- С вами говорит администратор ленинградских, московских и провинциальных театров, - сказал голос на фоне бубнов "Сардара", желательно переговорить с вами по делу.

- Приезжайте ко мне в два часа дня.

- А в час? - спросил далекий администратор.

- Ну... хорошо.

Администратор выключился, затем обогнал Америку и явился в час без четверти.

Гость одет был в пиджак, полосатые брюки, ботинки на пуговках. Гость был с лысиной, бородкой и печальными глазами.

- Садитесь, пожалуйста, - сказал я, изумляясь тому, что при госте нет портфеля.

Впрочем, отсутствие портфеля возмещалось наличием драгоценного камня в засаленном галстуке, по всем признакам - изумруда.

- Мерси, - сказал гость, - фамилия моя - Суворов-Таврический.

- Скажите, - воскликнул я, стараясь, чтобы изумление мое не приняло неприличных форм. - Без сомнения, Таврический - ваш псевдоним?

- Нет, - ответил гость, - как раз Таврический - фамилия, а псевдоним Суворов. По отцу я - Таврический, а по матери - Котомкин.

- Таким образом, вы - Котомкин-Таврический.

- Да, - подтвердил гость. - Вам, может быть, моя фамилия неприятна?

- Помилуйте! - воскликнул я.

- О вас много и тепло говорил мне Бобров в Ленинграде. Вы знаете Боброва?

- К сожалению, нет... Но я много слышал о нем хорошего, о Боброве, поспешил я утешить гостя.

Как известно, люди, говорящие о вас много и тепло, редки. Гораздо чаще встречаются такие, что говорят мало, но пакостно, поэтому я сразу взял Боброва на заметку.

- Вы Ленинград знаете? - спросил Суворов.

- Как же!..

- В том месте, где трамваи поворачивают с проспекта 25 Октября, направляясь к "Европейской" гостинице, и где стоит...

- Громаднейший бюст! - подтвердил я.

- Да. В один прекрасный день мая я сел в трамвай, имея при себе в кармане 1200 рублей казенных денег. Нужно вам заметить, что я влюблен в строительство социализма, и вид новых кубиков, которыми мостили, вызвал у меня взрыв восторга. Мысленно я видел великий город в садах и рабочих домах... Проехав четыре квартала, я вышел из трамвая, взялся за карман, зашатался и едва ли не упал... - Тут ужас выразился в мутных глазах Котомкина-Суворова: - Денег при мне не было.

- Вырезали?!

- Вырезали. В то время, когда я любовался кубиками. Я лишился службы в театре.

- А в каком вы служили?

Таврический махнул рукой:

- Мне больно говорить об этом. Три месяца я метался по Ленинграду и покрыл растрату. По счастью, друзья мои, Туррок и тот же Бобров, помогли мне, и я получил место.

- В другом театре?

- Нет, это был кооператив. Мне дали место кассира. Коротко скажу: не успел я прослужить и двух недель, как в том же трамвае и в том же месте у меня вырезали шестьсот семьдесят казенных рублей.

- Однако! - воскликнул я нервно.

- Но это не все, - сказал Суворов, - я переехал в Москву. Мне помогли, и вот я снова при должности.

- В кооперативе?

- Нет, вновь в театре. И по моей специальности, администратором. Я вздрагивал от радости, любуясь вашим городом, не совру вам: я плакал не раз в своем номере гостиницы, представляя себе столицу через пять лет...

- Позвольте, - перебил я, - почему плакали?

- Счастливыми слезами, - объяснил Суворов, потом вдруг из глаз его буквально хлынули слезы на пиджак. Он взревел и повалился на колени. Все в голове у меня перевернулось кверху ногами.

- Спасите меня! - каким-то паровозным голосом завыл Котомкин, и в соседней комнате залаяла собака. - В трамвае э 34 на третий день вырезали двести казенных рублей!

- Черт знает что такое... - сказал я тупо.

Произошла пауза, во время которой Котомкин поднялся и заломил руки.

- Ваш изумруд... - начал я.

- Взгляните на него на свет, - пригласил Котомкин.

Я глянул и перестал говорить об изумруде.

- Во всем доме... - начал я, но лицо Котомкина стало так ужасно, что я закончил так: - Во всем доме пятнадцать рублей, и из них десять я вручаю вам.

- Сто девяносто! Еще сто девяносто! - прошептал Суворов. - Вы представляете меня под судом?

Я подумал и ответил:

- Неясно.

В голове моей созрел план.

"Почему негодный Валя никогда не отзывается обо мне так хорошо, как Бобров? Дай-кось я ему сделаю пакость..."

И я сказал:

- У меня есть знакомый...

- О, да! - воскликнул Котомкин страстно. - О, да! Позвоните ему!

Я позвонил Вале и сказал, что к нему хочет приехать администратор по делу.

Котомкин же взял десять рублей и покинул меня.

Через час последовал звонок по телефону.

- Это свинство, - мрачно сказал Валя, кашляя.

- А вы кому-нибудь передали его?

- Юре, - ответил Валя.

И наконец вечером был звонок.

- Я хочу направить к вам... - сказала женщина-писательница Наталья Альбертовна, - администратора...

- А, не надо, - ответил я, - он был у меня.

- Что вы говорите?! Гм... Скажите, пожалуйста, кто такой Бобров?

И тут настал час отплатить Боброву за добро.

- Бобров? Сказать о нем, что он порядочный человек, это мало, - с чувством сказал я в трубку, - наипорядочнейший человек и великолепный знаток людей! Вот каков Бобров!

И, повесив трубку, я с тех пор ничего не слышал ни о Боброве, ни о несчастном, преследуемом судьбою Котомкине-Суворове.