Рассказы о временах Меровингов - [79]

Однако это новое душевное беспокойство не обратило ее к таким же помыслам, как первое. Став на короткое время выше самой себя, благодаря благородным и нежным внушениям материнского чувства, она снова возвратилась к собственному характеру, к безмерному себялюбию, коварству и жестокосердию. Она стала изыскивать средства вовлечь Клодовига в сети, и для погибели врага своего рассчитывала в уме на бич, похитивший у нее собственного ее сына. Молодой принц, не быв в Брени, избежал язвы; она решилась, под лживым предлогом, внушить отцу его мысль отправить его в это место, где зараза губила все сильнее и сильнее. Придуманный ею, для убеждения своего мужа, предлог состоял вероятно в необходимости выведать, через доверенное лицо, через члена семейства, о том, что делается в этом королевском жилище, внезапно покинутом господами и подверженном воровству и хищениям нового рода. Ни мало не подозревая тайных побуждений этого совета, Гильперик его одобрил; он отправил к Клодовигу, с гонцом, приказание ехать в Брен, и юноша повиновался с той сыновней покорностью, которая была в духе германских нравов[707].

Вскоре король переехал из Кюизского Леса в поместье Шелль, на Марне, для личного надзора за уборкой годовой жатвы или, может-быть, за тем, чтобы придать разнообразия своим развлечениям. Там вспомнил он о своем сыне, находившемся, в угоду ему, в Брени среди опасности, почти неизбежной, и вызвал его к себе[708]. Клодовиг возвратился жив и здоров; полный доверия к самому себе и к счастию, допустившему его пережить младших братьев, он будто нарочно раздражал досаду и ненависть Фредегонды. Он обходился с ней с презрительной гордостью и всякому встречному говорил речи, подобные следующим[709]; «Братья мои перемерли; королевство достается мне одному; вся Галлия будет мне подвластна; судьба готовит мне всемирное царство. — Враги мои у меня в руках; я поступлю с ними, как мне заблагорассудится»[710]. К такому ребяческому самохвальству, дышащему гордостью, внушенной Нейстрийцам недавними завоеваниями и их надеждой восстановить единство франкского господства, ему нередко случалось присоединять и ругательства на королеву[711].

Фредегонде были известны все речи ее пасынка, и при том сильном беспокойстве, в котором она тогда находилась, эти пустые слова наводили на нее ужас. Сперва доносили ей верно; потом к истине примешалась лож; наконец ей сообщали чистые сказки, выдуманные из ревностного усердия[712]. Однажды кто-то сказал ей: «Если ты лишилась сыновей, то единственно от козней Клодовига. Он в связи с дочерью одной из твоих прислужниц и научил мать извести колдовством детей твоих. Предваряю тебя, не жди теперь лучшего и себе, потеряв то, что давало тебе надежду на царство[713]». Этот лживый донос, поразив королеву словно электрический удар, возбудил в ней всю ее энергию и обратил ее от уныния к ярости. Она велела схватить в своем доме, связать и привести к себе обеих женщин, ей указанных. По ее приказанию, любовницу Клодовига секли розгами и отрезали ей косу в знак позора, которым, по обычаю Германцев, отмечали перед наказанием, прелюбодейную женщину или распутную девушку; потом выставили несчастную на дворцовом дворе, ущемив ее тело между двумя половинками расщепленного бревна, поставленного перед окнами молодого принца, чтобы за-одно пристыдить и огорчить его[714]. Между-тем, пока дочь подвергалась этой казни, призвали к допросу мать и пыткой заставили ее сделать ложное признание в чародействе, в котором ее винили[715].

С этим доказательством, на которое, казалось, не было возражений, Фредегонда пошла к королю, рассказала ему все, что узнала, и требовала отмщения Клодовигу. Рассказ ее, искусно перемешанный с намеками, которые могли заставить Гильперика опасаться за собственную свою жизнь, сделал на него такое впечатление, что, ничего не разбирая, никого не расспрашивая, даже не выслушав своего сына, он решился предать его на суд мачехе[716]. Сделавшись от легковерия малодушным, предполагая в Клодовиге, сверх преступления, в котором его обвиняли, мысль о похищении престола и отцеубийстве, король не осмелился задержать его во дворце, в кругу юных товарищей, но хотел овладеть им посредством какой-либо западни. В тот день, в лесу близ Шелли, назначена была охота; король поехал туда в сопровождении только некоторых из преданных ему лиц, в числе которых были герцог Боб или Бодегизель и герцог Дезидерий, искусный и счастливый предводитель войска, продолжавшего в то время в Аквитании завоевание городов Гильдеберта и Гонтрана[717]. Прибыв к нейстрийскому двору в промежутке двух походов, он явился тут, как-бы в урочный час, помочь рукой своей безрассудному гневу отца на сына и исполнить ту роль орудия рока, которую галло-римское дворянство не раз разыгрывало в домашних переворотах меровингской династии[718].

На одном привале в лесу, Гильперик остановился и послал гонца за Клодовигом, с приказанием явиться одному, для тайного разговора[719]. Юноша, может-быть, подумал, что это тайное свидание устроено отцом его для того, чтобы доставить средство с ним объясниться, говорить свободно и доказать свою невинность; по-крайней-мере, он немедленно повиновался, ни мало не подозревая того, чтò должно было совершиться. Прибыв в лес, он вскоре очутился перед своим отцом и герцогами Бобом и Дезидерием, стоявшими близ него. Неизвестно, с каким видом король встретил своего сына: разразился ли он упреками и проклятиями, или подал только повелительный знак в угрюмом безмолвии. По этому знаку, или по данному приказанию, Дезидерий и Боб подошли к молодому принцу и, схватив его, каждый с своей стороны, за руку, крепко держали его, пока у него отбирали меч